Я включил ноутбук, который оставался лежать на журнальном столике в зале, и вышел в поисковик. Оказалось, последнюю пару лет истек срок давности для многих событий того периода, и в прессе и в Интернете появилось огромное количество материалов – статей, телевизионных программ. Ну конечно, как я сразу не вспомнил! Полгода назад по одному из каналов прошел публицистический сериал – и прямо в тему. Несколько серий для него снимал давний друг отца – кинорежиссер Владимир Рындин, мэтр и большой знаток приключенческого жанра. Перед выходом фильмов на экран дядя Володя звонил и папе, и мне – напоминал, обязательно посмотрите и скажите потом, как и что. Сделать ответный звонок я забыл, а вот два-три фильма мельком видел. Отец с детства приучил меня к мемуарам – историческим, военным. При дележе библиотеки, когда родители переезжали, воспоминания Жукова, Рокоссовского, Маннергейма, де Голля – на тот момент у нас было сто пять томов записок военачальников разных стран, времен и народов на пяти языках – достались отцу. Я прочел не все из них – далеко не все, но у меня был Интернет, отец же предпочитал реальные книги, многие из которых имели авторские дарственные надписи.
История вообще высоко ценилась в нашем доме. Отец многие годы собирал мемуары современных политиков, книги о выдающихся деятелях – ученых, писателях, актерах, художниках, правителях разных эпох и народов. Он всегда выбирал книги, избегая дешевых «желтых» изданий – литература в нашей библиотеке была серьезной и высокой, как в смысле стиля, так и по значимости изданий. С легкой руки отца я привык относиться с почтением к великим именам и событиям, но не уделял им столько времени, как он, и не предавался размышлениям над историческими фактами с такой же последовательностью и глубиной. История – наука неточная, наука о том, чего нет – больше нет. Отец говорит – ты завис в настоящем. А я отправлял отца к его же любимому Шагалу – человек реальный не принадлежит ни тому, что выше, ни тому, что ниже, он – люфтменш, взвесь. «Я взвесь, я здесь, я есть…»
Интересно, звонить дяде Володе в семь утра – прилично или бессердечно? Киношники – народ творческий, дядя Володя часто рассказывал, что привычка засиживаться за полночь за печатной машинкой в прежние годы, а сейчас – за компьютером, которым он пользовался только как скорострельным печатным устройством с большим запасом памяти, для него даже не вынужденная, а естественная способность высокохудожественно развитого организма. Правда, еще год назад он жаловался, что возраст берет свое – вдруг его стало тянуть ложиться пораньше и вставать ни свет ни заря. В нашем доме иного режима никогда не признавали, и только азарт первооткрывателя не давал мне сегодня заснуть.
Я нашел в «записной книжке» телефона номер дяди Володиного мобильного и позвонил. Оказалось, на часах мэтра еще семь вечера – Рындин гостил у дочери в Сан-Франциско. Он обещал связать меня с кем-то в Москве и принялся было расспрашивать, с чего это я вдруг заинтересовался его темой. Я ответил – не я, он покровительственно хмыкнул: опять помогаешь какой-нибудь девушке с диссертацией? Она что у тебя – журналистка? Дядя Володя, взмолился я. Не стесняйся быть мужиком – если ты не женился на девушке, то хотя бы помоги ей защититься… Ох уж эти мне рыцари шестидесятых! Впрочем, я был рад любому его подозрению, лишь бы оно уводило его как можно дальше от истинной причины, заставившей меня ему позвонить. Об отце я сказал, что они с мамой улетели в Турцию, это немного умерило дружеский пыл дяди Володи, и он обещал объявиться по возвращении, правда, это еще не скоро будет – Нюша, любимая младшая дочь, родила и сейчас он в полной мере наслаждается ролью счастливого дедушки.
Недолгий, казалось, разговор резво «съел» положительную часть мобильного баланса, и связь прервалась. Но через минуту раздался ответный звонок по моему городскому номеру. Я думал, говорить о детях часами – исключительно женская привилегия, но дядю Володю просто распирало от гордости – он даже обещал прислать мне по «электронке» самые лучшие фото из семейного архива. Между делом он пожаловался на отсутствие работы, на современных режиссеров, которые поднахватались тут и там приемчиков, а духовное где? Говоря, он особенно не нуждался во мне – довольно было одной-двух реплик с моей стороны, и дядя Володя сам воспламенялся очередной дискуссионной идеей. Когда он наговорился или его отлучили от телефона, часы показывали восемь. Ложиться спать уже не имело смысла. В девять начинался экзамен для третьего курса.
Подписав протоколы, я выбежал из академии и поймал машину. Анна Петровна меня, наверное, заждалась или решила, что я передумал. Но я передумать не мог – во мне, неожиданно для меня самого, поселилась странная уверенность в том, что я должен очистить игровое поле и свое время ото всего, что может в самом ближайшем будущем помешать мне или сделать меня зависимым, а значит – уязвимым. Для кого, для чего – я еще не знал, но чувствовал, что грядет необычное – то, во что я не желал быть втянутым, но что уже завладело моим временем и что представляло угрозу для тех, кто рядом.
Туристическая Светлана заказала СВ-билеты на послезавтра, и я решил, что смогу потерпеть у себя двух женщин эти несколько дней. Конечно, можно было оставить Татьяну и Анечку в ее собственной квартире, но у меня им – да нет, мне! – будет спокойнее. Разумеется, визит «господина Парчевского» в больницу к Анне Петровне меня напугал, но я был уверен – у меня дома они больше не появятся и никого не тронут. Я нужен им, а значит, есть время для паритета. И еще я почему-то вдруг подумал: как хорошо, что у меня нет детей, равновесие будет существовать ровно до того момента, пока я не завершу свою работу над текстом, так что рисковать близкими людьми я был не вправе.
Почему я внушил себе, что меня ждут великие и опасные приключения? Не знаю, мы привыкли именовать это чувство интуицией. Не в мистическом смысле слова. Интуиция – результирующая предшествующего накопления аналитических данных, из которых в подсознании формируется картина ближайшего будущего.
– Я постелил Анне Петровне в своей спальне, ты занимаешь диван в кабинете, я со своим ноутбуком пока переселюсь в гостиную.
Татьяна, которая приехала за полчаса до нашего возвращения из больницы, сидела на стуле в гостиной, упираясь коленями в небольшой чемодан и словно боясь прикоснуться к чему-либо в моей квартире. Представляю, как она сейчас гадает, что означает для нее этот «вызов», – наверное, решает, в каких выражениях будет представляться родным Анны Петровны – моей девушкой, моей невестой, моей женой… Ну не мог я никому другому доверить сопровождать Анечку!
Анна Петровна ужасно смущалась и все просила отвести ее к себе, но я был категоричен – скажете, что вам необходимо, и либо я, либо Татьяна поднимемся к вам и все принесем.
– Может быть, ты объяснишь, к чему эта секретность? И что вообще происходит – этот решительный тон, распоряжаешься нами, ничего не рассказывая? – спросила Татьяна, когда мы уложили Анну Петровну в постель и оставили отдыхать, а Татьяна заняла кухню – теперь пару дней надо было готовить для троих. Она раскладывала на полочки купленные по дороге продукты и время от времени испытующе поглядывала на меня.
– Почему женщины никогда не принимают данность как есть? Это что – родовая память? – Я отнял у нее сервелат. – Мясные продукты, равно как и фрукты, если ты не знаешь, в холодильнике желательно хранить на нижней полке, потому что там суше и прохладнее и пища дольше сохраняет свежесть.
