– Мне не так уж и важно походить на них. Дело совсем в другом.
– Лгунья! Вы же сами сказали, что желали бы ни в чем им не уступать! – Мэтью схватил ее за руки и поднял с дивана. – Финни, – прошептал он. – Почему это так важно для вас?
Слезы навернулись ей на глаза.
– Черт подери, скажите же мне: зачем вам светские манеры?
– Я не хочу, чтобы матушка опять меня бросила! – вырвалось у нее.
Какое-то время они пристально смотрели друг на друга. Ее глаза были широко раскрыты, она прерывисто дышала.
– Я хочу, хочу…
Его гнев мгновенно улетучился.
– Ах, Финни!
Он сжал ее в объятиях и нежно погладил по голове.
Время словно остановилось. Наконец Финни заговорила.
– Она оставила меня в Африке, – прошептала девушка. – Но я жажду ее любви. Разве это грешно?
Глядя на игравшие вокруг них солнечные блики, Мэтью хотел сказать, что у Летиции Уинслет была возможность завоевать любовь дочери, но она упустила ее. Но вместо этого спросил:
– Для чего? Зачем вам ее любовь?
Финни смотрела на стену, но он знал, что она не видит ни бархатных обоев, ни картин, мысли ее витали где-то очень далеко.
– О встрече с мамой я мечтала годами, – тихо произнесла она. – Мечтала, что она приедет за мной, поцелует, прижмет к себе.
Мэтью вдруг расхотелось слушать ее. Единственное, чего он желал, так это чтобы она поскорее ушла.
Но тут Финни подняла голову, и он не посмел отвести глаза.
Готорн зажмурился, чтобы не видеть ее. Как же им теперь быть? Прошлое их соединило, а настоящее разлучает.
Она хотела стать частью здешнего мирка, а он знать его не желал.
– Боюсь, вы разочаруетесь, когда по-настоящему узнаете Летицию Уинслет, – промолвил он после долгого молчания.
Глаза ее округлились от удивления.
– Разочаруюсь? – Она слегка улыбнулась. – Нет, я горжусь, что эта красивая женщина – моя мать. Что, кроме трепета и волнения, я могу испытать, когда вижу ее?
Мэтью с трудом сдержался, чтобы не сказать: гнев, боль, обиду.
– В каждой женщине я вижу мать, – продолжила она. – Дочери, подрастая, во всем подражают матери и становятся такими, как она.
Финни вдруг резко отвернулась, прижала пальцы к вискам и столь же стремительно снова повернулась к нему.
– Я понятия не имела, что женщины носят под платьем. Мне даже не показали, как нужно носить платье! Ни словом не обмолвились о драгоценностях, о моде. О благодарственных записках!
– Благодарственные записки? А они-то здесь при чем?
– Очень даже при чем.
– А за что благодарить?
– Во-первых, за обед, на который ваша матушка пригласила меня.
– Моей матери известно, как вы благодарны ей.
– Чего не скажешь о моей бабушке и Нестере. И уж конечно, об Эдвине Рейнз с ее злым языком.
– Все, вместе взятые, Эдвины мира не стоят и одной вашей слезинки.
– Я ни во что не ставлю Эдвину и ей подобных! Но мне не безразлично, что думают обо мне родные, – в полном изнеможении промолвила Финни. – И им не безразлично, отправила я записку или нет.
Готорн скрипнул зубами.
– Ладно, – промолвил он, – теперь вам известно, что записки следует отправлять.
– Да, теперь известно! И то лишь благодаря ехидному замечанию моей бабушки. Чего еще я не знаю? Какую могу допустить оплошность? Мне скоро двадцать шесть, а родные обращаются со мной как с глупым ребенком. И все потому, что я не похожа на них.
Она посмотрела на него с таким отчаянием, что ему стало не по себе.
– Маленькие девочки подражают взрослым женщинам, – продолжила Финни. – Я же в детстве видела только туземок, которых любила и которые сделали меня такой, какой вы меня видите.
– Но ведь с европейскими женщинами вы тоже встречались.
– Всякий раз, когда отец привозил меня в город. Я обычно наблюдала за ними, однако они смотрели на меня как на диковинку. Я так и не нашла своего места в жизни. Ведь настоящей туземки из меня не получилось. Поэтому я и приехала сюда, к родным. Однако и здесь оказалась чужой. Но если я стану такой, как мать, тогда, возможно, завоюю ее любовь.
Готорн приподнял бровь:
– Я встречал много женщин, которые зарекались быть похожими на своих матерей.
– Но я хочу походить на нее! Хочу быть такой же изящной, утонченной! Поймите, должна же я на кого-то равняться!
Он убрал за ее крохотное ушко шелковистый локон. Его прикосновение обожгло ее будто огнем.
– Но у вас был отец. Настоящий друг. Не многим женщинам посчастливилось иметь такого отца.
– Да! И я обожала его. Но женщины обычно стараются быть похожими на своих матерей.
Мэтью подумал, что Финни сильно изменилась с тех пор, как приехала в Америку, стала более рассудительной. Куда девались ее бесшабашность и задор? Ее отчаянная смелость?
Готорн снова подумал о том, что она здесь чужая. И как бы он ни старался, никогда не приспособится к здешней жизни. Лучше бы она оставалась такой, какой была в Африке.
Хватит отрицать очевидное: он желает ее. Каждой клеточкой своего тела. Но не в качестве жены. Он не покривил душой, когда сказал об этом матери. Он никогда больше не женится. Тем более на Финни Уинслет. Однажды он уже отдал свое сердце, а взамен получил шрамы. Больше такое не повторится.
Бой часов эхом разносился по всему дому и становился все громче по мере того, как за окнами темнело небо.
– В жизни не все бывает так, как нам хочется, – тряхнув головой, произнес Мэтью. – И вы должны смириться с этой мыслью.
– Но я хочу, чтобы мама меня любила! Ведь я ее дочь!
– Она по-прежнему видит в вас девушку из Африки, разве не так?
– Да, но только потому, что это правда. – Финни шагнула к нему. – Вы должны научить меня быть светской женщиной. Чтобы мама мной гордилась. Вся надежда на вас.
Мэтью долго смотрел на нее и в конце концов понял, что не сможет бросить ее в беде – как и тогда, в джунглях.
Он грубо привлек Финни к себе и прижался лбом к ее лбу.
– Ладно, посмотрим, что из этого получится.
Глава 8
Бесшумно, словно вор, он прокрался в дом. Там царила тишина, нарушаемая лишь тиканьем множества часов в особняке.
Прямо из холла он направился к лестнице, покрытой толстой ковровой дорожкой, заглушавшей его шаги. Поднявшись наверх, прислушался. Вокруг по-прежнему было тихо.
