У Финни вдруг защипало в глазах. До чего же он непредсказуем, этот мужчина! То злится, то становится необычайно заботливым. Как тогда в Африке.
Мисс Уинслет заставила себя дожевать лепесток. Спустя мгновение Эммелина взяла с тарелки настурцию.
– Надеюсь, они так же вкусны, как и те, что вы ели в Африке, мисс Уинслет. Мне так хотелось попробовать. С трудом дождалась. – Эмили откусила кусочек, тщательно прожевала и с невозмутимым видом проглотила.
Гости, один за другим, бормоча что-то себе под нос, последовали ее примеру. Все, кроме Эдвины Рейнз. Та сидела не шелохнувшись, с хмурым видом.
– Ну же! – взревел Мэтью, грохнув кулаком по столу. Серебряные ножи и вилки, подпрыгнув, со стуком упали на фарфоровые тарелки.
Оправившись от испуга, Эдвина взяла цветок и откусила верхушку.
Мэтью после последнего промаха Финни, похоже, понял, в каком затруднительном она положении. И теперь после каждой смены блюд незаметно показывал ей, каким прибором следует пользоваться.
Здесь были вилки для салата и для мяса. Ножи для сыра и ложечки для кофе. Всего четырнадцать предметов в каждом приборе. К концу обеда Финни почувствовала, что еще немного – и она лопнет от обилия съеденной пищи. В то же время она гордилась собой. За обедом, длившимся довольно долго, она допустила всего одну оплошность.
Во всяком случае, до тех пор, пока не стали расходиться гости и она не заметила пропажи браслета матери. Мисс Уинслет бросила взгляд на столовую, но тут Грейс Болдуин, прощаясь, протянула ей руку.
Не долго думая Финни тоже протянула руку, а левую по привычке сунула под мышку.
[2]
Глаза у Грейс округлились. Ее мать охнула. А низенький толстый старикашка мистер Болдуин, не сдержавшись, громко расхохотался.
Финни забыла о браслете, поскольку центром внимания стала ее рука, которую она сунула под мышку.
Нестер раздраженно хмыкнул и, выхватив у лакея пальто, попрощался со всеми.
Тряхнув головой, Финни опустила руку и деланно улыбнулась, ненавидя себя за то, что на глаза навернулись слезы.
Глава 3
– По-моему, тебе пора снова жениться.
Мэтью остановился как вкопанный.
Званый обед накануне вымотал его. Полученные в Африке раны и увечья все чаще давали знать о себе.
Он только что вошел в родительский особняк, куда приехал из собственного дома на Мальборо-стрит. Услышав голос матери, он поднял голову и увидел ее на верхней площадке лестницы. Ее рука покоилась на перилах из красного дерева.
Особняк Готорнов, выстроенный в начале века Чарлзом Булфинчем, выделялся среди прочих и считался достойным подражания. В меру большой, он выгодно отличался от некоторых домов на Бэк-Бей.
Стены комнат были обиты панелями из ценных пород дерева и увешаны восточными коврами. Убранство изящное и изысканное, но не броское. Фарфоровые вазы времен китайской империи Мин стояли на высоких постаментах. На стенах висели бесценные картины. На произведения искусства не жаль тратить деньги. Прекрасное вложение капитала. А вот позолоченные розетки и мраморные балюстрады – это расточительство. Так, во всяком случае, говорил его отец.
Мэтью молчаливо ждал, не смея проронить ни слова. Из-за шума в голове, боли в руке и плече ему трудно было сосредоточиться. Окружающие видели лишь шрам на его лице. И только врачи знали, как сильно он искалечен, сколько осталось у него на теле рубцов после того несчастного случая, когда полтора года назад он овдовел.
Порой ему просто не верилось, что в его жизни с тех пор произошли столь разительные перемены.
– Я смутила тебя, – произнесла Эммелина, с королевской грацией спускаясь по лестнице и ласково улыбаясь ему.
Подойдя к сыну, она положила ладонь на его запястье. Ему понадобилось все его самообладание, чтобы не застонать.
Он вспомнил докторов. Выражение их лиц, их встревоженные взгляды. Однако Мэтью так до сих пор и не знал, то ли они обеспокоены его состоянием, то ли тем, как сказать одному из самых богатых и некогда влиятельных граждан Бостона, что он никогда не поправится, хотя не так давно уверяли его в обратном.
Когда доктора впервые сказали ему о своих опасениях, Мэтью отказывался верить. Но с каждым днем покалеченная рука все хуже слушалась его. Она слабела, и как раз прошлой ночью, не соберись он с силами, ему пришлось бы туго. С огромным трудом ему удавалось скрывать свое состояние.
– Мэтью, мне больно на тебя смотреть, – произнесла Эммелина. – Брак пошел бы тебе на пользу.
– Я никогда больше не женюсь, мама, – с горечью ответил он.
– Перестань жить прошлым! – воскликнула миссис Готорн. – Кимберли умерла. Ты должен смириться с этим!
При воспоминании о жене у него заходил кадык. Их брак продлился семь лет. С первой встречи он знал, что она станет его женой. Теперь она спит вечным сном, он обезображен и никогда больше не женится.
– По-моему, мисс Уинслет была бы прекрасной супругой.
– Жениться на Финни Уинслет? Да это безумие!
Мэтью был прав. Он едва знал эту девушку.
– Эта мысль пришла мне в голову вчера, во время обеда, – в раздумье произнесла Эммелина.
– Не понимаю тебя. Мы с Финни едва перемолвились парой слов.
– Я обратила внимание, как, впрочем, и все остальные, – Эммелина вздохнула, – что твои нынешние манеры оставляют желать лучшего. Но я помню то время, когда ты был душой общества и не пропускал ни одного бала. Женщины провожали тебя улыбками, мужчины искали твоего расположения. Все знакомые и даже те, кого ты не знал, восхищались тобой. А теперь ты можешь грохнуть кулаком по столу, как это было вчера.
Слова матери привели Мэтью в замешательство, но он тут же подумал, что теперь уже ничего не исправишь, что прошлого не вернуть.
Не выказывая своего смятения, он скрестил руки на груди и прислонился к римской колонне.
– Стало быть, вчера за обедом я не был обаятелен? – спросил он с вызовом.
– Нет, не был, и тебе это хорошо известно, – резко сказала Эммелина. – Поступай как знаешь. Во всяком случае, тебе ничего не стоило быть любезным с мисс Уинслет.
Мэтью отпрянул от колонны. Боль вдруг сменилась сильным гневом… гневом, которого он не знал, пока его жизнь не переменилась столь круто, гневом, который ни на минуту не покидал его.
– Любезен? Я был не только любезен. – Ведь он спас эту неблагодарную в джунглях, а затем помог ей избежать неприятностей за обедом.
– Пожалуй, ты помог ей, когда она попала в неловкое положение с цветком, – продолжала Эммелина, – но после этого больше не обращал на нее внимания – такое поведение вряд ли назовешь любезным.
