Касмассцы с истошным визгом посыпались со склона. Камни застучали по щитам солдат-атлантов, вставших в боевом строю. Запели луки и арбалеты. Началась битва…
РУСЬ. ВОЕВОДИН СУД
Воевода недовольно взирал на двух пузатых, похожих друг на друга купцов, затеявших долгую и злую тяжбу. Один, белобородый, утверждал, что продал другому сукно за полтора рубля, но тот заплатил только рубль. Второй же, кривоногий и сутулый, говорил, что уговор был именно на рубль, эти деньги он и отдал.
– Да как же за рубль, когда за полтора, глаза твои бесстыжие! – орал белобородый истец, сдерживаясь, чтобы не вцепиться в волосы ответчику.
– Да как же за полтора, когда за рубль! – кричал кривоногий, бросая наполненные ненавистью взоры на белобородого.
– А кто ваши слова подтвердить может? – осведомился воевода зевая.
Это ж надо, с какими глупостями лезут. Толку-то с них, как с лысых овец – ни один не догадался поднести воеводе. А все туда же – с челобитной лезут, скупердяи. Как тут судить-то? Поди разбери, кто из них врет. Скорее всего оба и врут. Таково уж их племя купеческое. Ох, надоели. И без них есть над чем голову ломать.
– Так кто ж подтвердит это, кроме глаз его бесстыжих? – крикнул белобородый.
– Ох-хо-хо, можно Подумать, что его очи чисты, как вода родниковая! Ух, воровская твоя душонка! – погрозил пальцем кривоногий.
– А можешь перед образом крест поцеловать? – спросил воевода кривоногого ответчика.
– Поцелую!
– Ах ты!.. Как же ты перед образом Христовым врать собрался, анафема? – заорал белобородый и потянулся скрюченными пальцами к своему врагу.
– Тихо! – стукнул по столу воевода. – Не кипятись, купец. А ты сам готов крест целовать?
– А то нет? Готов!
– Во прохвосты! – возмутился воевода. Целование креста – дело святое, редко кто осмелится врать перед образами. В народе судиться через целование креста считалось неприличным и зазорным. Но купцы вошли в такой раж, что им на это наплевать стало, и одна мысль их обуяла страстная – как бы друг друга с носом оставить.
– Ну-кась, Алексашка, запиши в книгу, что назначено мной целование креста, – сказал воевода своему дьяку, и тот, склонившись над столом, ожесточенно заскрипел пером. – Ну что, пошли, купцы добрые. Немедля целование произведем.
Воевода, купцы и дьяк направились к собору, и за ними тут же увязались зеваки, рассчитывавшие увидеть что-то интересное. Толпа разрасталась.
До собора было всего несколько шагов. Батюшка Никодим тут же начал приготовления. Перед образом Иисуса повесили деньги, служащие предметом спора. Воевода тоже заинтересовался – хватит ли духу у кого-нибудь из купцов поцеловать крест.
– Ну чего, давайте, – махнул рукой воевода.. Без раздумий и колебаний белобородый бухнулся на колени и, поцеловав поднесенный батюшкой крест, произнес страшную клятву. Поднявшись с колен и отряхнувшись, он прошептал кривоногому:
– Съел?
Ответчик тут же бухнулся на колени и заорал:
– Дайте крест! Тоже хочу.
Поцеловав крест, произнеся клятву, он встал и прошептал белобородому:
– А ты съел?
Воевода был озадачен.
– Жребий, – махнул он рукой, немного подумав. Услышав это, толпа, набившаяся в храм и обрадованная давно не виданным развлечением, повалила на площадь. Воевода тоже собрался туда идти, но его задержал батюшка Никодим.
– Тяжко тебе, Семен Иванович, приходится.
– Тяжко, – вздохнул воевода. – Но такова служба государева.
– Да. Но оно и нам нелегко. Вон, крыша облезла, купола бы обновить. Подсобил бы.
– Да где же я тебе денег возьму? У нас нет.
– Может, у купцов найдется? Ты бы постыдил их, прижал немного. Что за купец, если ему денег на Божье дело жаль? Подрастряси их мошну, а, Семен Иванович?
– Растрясти их мошну. Да ты посмотри, они из-за копейки в ад души свои готовы послать. Дрянь людишки, неча сказать… Ну ладно, подсобим. Дело-то Божье.
– Спасибо, Семен Иванович.
Когда воевода появился на площади перед собором, там уже все было готово к жребию. Толпа любопытных окружила спорщиков, те же, налившись как вареные раки кровью, сверкали друг на друга очами, из которых, казалось, вот-вот вылетят молнии. Дьяк Алексашка держал в руках два восковых шарика, за которыми успел сбегать в приказную избу. Он выцарапал на них имена обоих купцов и протянул воеводе.
– Подь сюда, – воевода поманил пальцем здоровенного стрельца, поскольку для жребия по правилам выбирались самые высокие люди. – Сымай шапку.
Стрелец снял шапку, и воевода кинул в нее шарики. Потом вытащил из толпы высоченного, с придурковатым лицом крестьянина и протянул ему шапку.
– Тяни шарик.
Засучив рукава, крестьянин запустил руку в шапку. Все замерли. Утихли крики, смех. Сейчас должно было состояться самое главное.
– На, – крестьянин протянул восковой шарик воеводе.
– Парамон! – торжественно выкликнул тот нацарапанное на шарике имя.
Кривоногий радостно хлопнул в ладоши, а белобородый открыл рот и начал хватать им воздух, как выброшенный на берег карась.
– Это как же? – наконец просипел он.
– Ну чего, съел? – хихикнул Кривоногий.
– Съел! – заорал белобородый и врезал со стуком своему недругу кулаком по голове, а потом вцепился ему в бороду. Толпа бросилась их разнимать, началась куча мала, но все же вскоре драчунов удалось растащить в стороны.
– Слышь, никому не скажу, – прошептал дьяк Алексашка утиравшему кровь из разбитого носа белобородому. – Но кто ж все-таки прав был?
– А черт его поймет, – вздохнул белобородый. – Оба в усмерть пьяные были, когда договор заключали…
Вернувшись в приказную избу, воевода глотнул чарку кваса и недовольно глянул в окно. Около ворот ждала толпа челобитников, с которыми предстояло еще разобраться. А на воеводу как раз нашла лень, что бывало с ним нечасто. Но никуда не денешься – надо работать.
– Эх, прав батюшка Никодим, тяжела доля человека государева. Правильно, Алексашка?
– Сущая правда, – с готовностью кивнул Алексашка. Уж кому, как ни ему, была знакома эта истина. Ох, как туго приходилось порой ему. Воеводе-то что – он из знатных, из дворян, а вот хуже всего работящему люду, подьячим приходится. Алексашка подьячим был в одном из московских приказов, помнит, однажды дьяк пораньше ушел, а братия загуляла и ничего не сделала. Увидев это, он приказал утром всех к столам привязать, чтоб до заката работали без отдыха и никуда уйти не могли бы. А уж секли постоянно. В народе даже поговаривали, что дьяков специально с детства к розгам приучают, чтобы потом на службе государевой легче было. А то непривычный человек долго не проживет так. Да, туговато Алексашке в первопрестольной приходилось. Хоть и подворовывал, и мзду брал за мелкие делишки, за то, что словечко замолвит иль бумагу какую справит, но с радостью принял, когда его сюда с воеводой перевели. Намного легче стало, и сытнее, и уважения больше. Нет, ему лучше подальше от Москвы держаться.
