– Что-то у них неладно, – подалась вперед Пенелопа.
Лицо испытуемого бледнело, наливалось синевой. То же самое происходило и с операторами.
– Они погибают! – Динозавр обернулся к диспетчеру, контролировавшему операцию и сидевшему в кресле в углу комнаты, на его лице был шлем аудиовизуального контакта. – Головастик, они погибают!
Диспетчер внешне никак не отреагировал. Но пальцы его забегали по пульту. Внезапно он закрутил головой, потом застонал. И резко сорвал шлем.
Тут же в комнату заскочили трое человек из персонала. Загудела реанимационная система.
Через полчаса диспетчер устало сказал:
– Он погиб. Мы не смогли пробиться через последний блок.
– А операторы? – спросил Динозавр.
– Они выжили.
– Информация?
– Об этом мы можем узнать только у них.
– Когда?
– Когда они придут в себя.
– А долго они собираются валяться кверху пузом? – грубо спросила Пенелопа.
Диспетчер, поежившись от такого напора, пожал плечами:
– Часов семь.
Семь часов Пенелопа и Динозавр сидели как на иголках. Наконец ведущий врач сообщил – операторов удалось привести в чувство.
– Они что-то узнали или провалялись в контактных шлемах просто так? – осведомился Динозавр.
– Узнали, – сказал врач. – Кличка погибшего – Латник.
– Место? Откуда он?
– Неизвестно. Удалось выбить только – Ла-Пас. И…
– Ну же? – прикрикнула нетерпеливо Пенелопа.
– Чума…
* * *
Ночь. Тикают часы на стене. Какой идиот придумал повесить механические часы в спальной?
Сомову хотелось встать и ударить по ним кулаком.
Он проснулся среди ночи и не мог заснуть в своей комнате.
Внизу гудели клаксоны – водители жали на их кнопки сутки напролет и не знали удержу. Завывала вдали полицейская сирена. Пропел керосиновый самолет, ложась на курс от пригородного аэродрома.
На восьмидесятом этаже все было слышно отлично. Звуки долетали досюда с легкостью необыкновенной. Они жили своей жизнью, как злобные зубастые существа, терзающие сейчас нервы госпитальера.
А кроме этого он слышал, как вода шумит в трубах. Как раскрылись и закрылись на этаже двери лифта. Как в соседнем номере заплакал ребенок. Как в коридоре выругался, зацепившись за конец ковра, уборщик. ОН СЛЫШЫЛ ВСЕ!
А еще шуршала громко кровь в жилах. Барабанило сердце. А дыхание было тоже – свистящее и оглушительное.
Звуки ополчились на Сомова. Они сбросили с себя дружеские личины и превратились во врагов. Они наждаком елозили по обнаженным нервам, и госпитальер ничего не мог поделать с собой. Он застонал – и стон этот отозвался во всем теле.
Ему было плохо. Он не был болен, организм функционировал отлично. Но что-то изменилось в мире. Что-то сделало его в миг враждебным. Это был миг хищных звуков.
Сомов приподнялся, хлопнул по стене ладонью, и та ответила рокотом.
Он встал, качнулся, подошел к креслу. Упал, заткнув уши пальцами. Не помогло. Звуки пробивали пальцы, как заряд бластера холщовую ткань. Не было от них ни пощады, ни спасения.
Он не знал, что происходит. Ему не хотелось думать о том, что творится. Он пытался остановить наступление звуков, но они одолевали его все больше. Они скреблись, требовали доступа в самые сокровенные кладовые его существа. Они были оккупантами, которые не собирались оставлять оборонявшемуся право на жизнь.
Происходило что-то чудовищное. Сомов окончательно понял это. Он открыл рот:
– Серега, – прокричал он что было силы.
Его голос рокотом пронесся над городом, он был должен долететь до каждой семьи, он должен был вздыбить пыль, вырвать с корнем деревья. Звук собственного голоса оглушал.
Но на самом деле это был лишь слабый писк, без труда поглощенный стенами помещения. Разведчик спал в своей постели, привычно используя каждую секунду на расслабления – он знал, что в любой момент ему может пригодиться весь запас сил. И Сомов не мог докричаться до него.
Госпитальер с трудом оторвал ладони от ушей.
В темной комнате вдруг стало светлее. Он увидел, что в кресле напротив него кто-то сидит.
– Вы кто? – прошептал Сомов, и этот шорох взревел морской стихией.
– Гость, – произнес безучастно пришелец. – Я пришел спасти тебя.
Внезапно звуки перестали быть врагами. Свалилась хрустальная тишина. Внешнего мира не существовало. Все звуки пришли в равновесие и замерли водяными брызгами. Они были больше не опасны. Они были приручены.
– Ты спас меня, – прошептал Сомов, и его шепот вплелся в водяной узор зависших звуков.
– Я спасу всех, – звуки голоса Гостя вливались в общий узор, и тот сиял, придавая радость и ликование миру. – Близится час расплаты. Спасутся избранные. Мы придем, чтобы забрать вас и дать вам волю. Мы – спасители.
– Кто?
– Мы – чужие. Мы придем, чтобы… Узор звуков кружился вокруг Сомова и начал распадаться на составляющие части. И госпитальер ощущал, как его существо распадается вместе с этим узором. Что все в нем идет в раздрай, но это было приятно.
– Мы поможем, – вещал гость. – Вы погрязли в неверии. Вы погрязли во зле…
«Распад», – промелькнуло в мозгу Сомова. Вслед за этим выплыло слово – «распадники».
И пришло ясное понимание происходящего.
Сомов понял, что если не будет сопротивляться, то рухнет окончательно в хаос. А сопротивляться не хотелось. В хаосе было хорошо. В нем была своя красота. Хаос притягивал. Он был тоже организован, как это дико ни звучало.
«Сопротивляйся!» – голос ясной части сознания надрывался где-то во тьме. Он призывал: «Возьми себя в руки!»
Сомов дернулся. Ему удалось скинуть оцепенение. По ушам ударила канонада звуков. Но он пережил ее. Он потянулся к приорской «раковине» на столе, положил ладонь на нее.
И освободительная живая сила заструилась по руке.
Хаос отступал. Отступали звуки. Отступали враги. «Раковина» помогала, но не решала исход сражения. Сила помогает достойному. И Сомов старался быть достойным. Он собрал волю в кулак. И разжал объятия иного мира. Он скинул с себя оковы.
И обнаружил, что лежит на полу. Что сжимает изо всей силы «раковину». И что на улице уже светлеет.
Он пролежал еще два часа, не в силах подняться. Таким его и застал Филатов.
– Э, что с тобой? – он подхватил госпитальера без видимого труда, уложил на кровать, собрался пойти за медицинским браслетом, лежащим в сумке.
– Не надо, – остановил его Сомов. – Я в порядке. Мне нужен еще час.
