– Налагаю на тебя епитимью – сто раз прочтешь перед ликом Святого Ньютона все его три закона. А потом перемножишь восемнадцать раз семизначные цифры на восьмизначные.
– Повинуюсь.
– И не вздыхай так. Тот, кто лениться работать данной Материей головой, тот рискует допустить в сердце Христа.
– Ох…
Очередь двигалась достаточно быстро.
– В чем ты грешен? – спросил помощник аббата Сомова.
– В чревоугодии, – произнес тот.
– Это не грех, а скорее доблесть, поскольку проистекает из естественной потребности организма!
– Ну, – госпитальер задумался. Людей без грехов не бывает. Ответить исповеднику, что ты не совершил грехов, значит, привлечь к себе недоброе внимание. – В суесловии и многомыслии, – брякнул он.
Помощник аббата помолчал, переваривая ответ, но, кажется, так до конца и не понял, о чем речь.
– Накладываю на тебя епитимью! В эту ночь ты не ляжешь, пока не прочитаешь вслух святую книгу «Основы фотосинтеза».
– Я прочитаю.
– Не слышу раскаяния. Ты прочтешь ее два раза. И выучишь первую главу.
– Но…
– И вторую! – добавил сурово помощник аббата. На этом служба завершилась. И московитяне отправились в библиотеку.
В пустом коридоре Сомов прошептал:
– Бот ты мой, я представить себе не мог, что буду молиться с «Основами фотосинтеза». Это какой-то кошмар!
– А, – отмахнулся разведчик. – Мне бы твои заботы. Тут кое-что похуже.
– Что? – насторожился госпитальер, с внутренним стоном предвидя новые неприятности. Ему было неплохо в обители. Библиотека здесь была прекрасная, и он предавался изучению книг и их анализу – занятию куда более достойному, чем захватывать машины и махолеты и скрываться от жандармерии.
– Мне очень не понравились два субъекта, – сообщил разведчик, озираясь. – Я их вижу уже второй раз.
– Что за субъекты?
– Боюсь ошибиться, – отмахнулся Филатов. – Теперь в библиотеку. У нас еще уйма работы.
Библиотека занимала обширные подвалы под монастырем и выглядела как обычное книгохранилище. Здесь были читальный зал, каталоги. В узких длинных помещениях шли километры стеллажей, наполненных самой разной литературой, преимущественно естественнонаучного и философского содержания. Библиотека на протяжении веков соответственно колебаниям основной идеологической линии государства подвергалась чисткам. Но не так легко перелопатить такое количество книг и изгнать все не укладывающиеся в прокрустово ложе факты. Во многих книгах были вырваны целые страницы и замазаны чернилами строчки. Но информацию невозможно уничтожить полностью. Сомов, отличающийся острым научным умом, и Филатов, обладавший не только потрясающими талантами оперативника, но и глубоким аналитическим мышлением, способностью составлять из крупиц информации единое целое, постепенно продвигались вперед.
Наиболее почитаемыми были труды творцов грубо материалистической картины мира, гласящей, что вся Вселенная – отлаженный механизм, вроде часов. Все в ней определено движениями атомов, все просчитано, все можно разложить по формулам механики. Определяющий философский метод был метафизика, рассматривающая явления в их неизменности и независимости друг от друга, отрицающая внутренние противоречия как источник развития. Все эти заблуждения были абсолютизированы и заморозили науку на уровне девятнадцатого – начала двадцатого века.
Книги Ньютона, Коперника, Адама Смита, Вольтера считались святыми. Апокрифы, преданные презрению, как исторические заблуждения, но не изъятые из оборота – Маркс, Энгельс, Ленин. Были ссылки и на кощунственные идеи, идеалистические гипотезы, к которым относили теорию Эйнштейна и квантовую механику. То, что наука наработала в более поздние времена и что открыло человечеству дорогу к звездам, не упоминалось вообще.
После вечерней трапезы друзья прогуливались по обширному монастырскому парку. Здесь было достаточно пустынно. Братья не особенно любили здесь появляться по вечерам. Гасконцы вообще не жаловали темноту.
По вечерам монастырская паства, утомившаяся от исполнения своих обязанностей, предавалась разным занятиям. Некоторые исполняли епитимьи. Другие предавались чревоугодию. Третьи предпочитали общество монашек – духовные особы обоего пола жили в монастыре бок о бок, и отношения между ними не считались греховными, поскольку тоже являлись, как значится в уставе монастыря, естественными отправлениями человеческого организма, а значит, идти наперекор им – это оказывать неуважение к ВСЕЛЕНСКОЙ МАТЕРИИ.
– Кажется, мы нащупываем, наконец, некоторые истоки этого безобразия, – сказал госпитальер.
– Очень смутно, – возразил Филатов.
– Мне кажется, идет какое-то внешнее воздействие на социум, – Сомов сорвал травинку и начал поглаживать ею подбородок. – Есть еще фактор. Что-то, не укладывающееся в социальные и государственные структуры.
– Кто-то формирует социум?
– Подталкивает.
– И хорошо еще, если это окажутся люди, – задумчиво произнес разведчик.
– А если Демоны, Сергей. Это планета Демонов… Нужна еще хотя бы неделя. Эх, проникнуть бы в закрытые хранилища. Интересно, какие книги хранятся там.
– Неделя… Не знаю, будет ли она у нас.
– А почему нет?
– Узнаем сегодня ночью, – загадочно произнес Филатов.
Когда стемнело, он вручил Сомову единственное их оружие – пороховой револьвер, который они позаимствовали в одном из домов на их пути. Оружие было не ахти какое, но дырки делало вполне исправно.
– Стреляй только в крайнем случае, – сказал Филатов, располагаясь за дверью. – Если твоей жизни будет угрожать опасность. А так я справлюсь сам.
После этого разведчик сложил белье на кровати таким хитрым образом, что в темноте возникала полная иллюзия, будто там кто-то лежит. Трюк московитянами отработан был еще на «Лысой горе», когда дети, начитавшись Гоголя, сбегали в ночной лес смотреть цветение папоротников, которые якобы распускаются по ночам. Дежурного педагога тогда они в заблуждение так и не ввели, поскольку тот обладал экстрасенсорным восприятием и всегда мог отличить кучу тряпья от человека. Но те, кого ждал Филатов, такими способностями вряд ли обладали.
Двери в кельях не закрывались – это было одно из правил. Никто в пастве не должен иметь никаких тайн от духовных отцов, даже тайн интимных. Сомов расположился за вешалкой, а Филатов устроился за письменным столом.
Госпитальер клевал носом и все норовил в полудреме выронить из рук пистолет, что у него однажды получилось.
– Извести нас хочешь? – прошептал зло разведчик.
– Извини, – пожал Сомов плечами, борясь с новым, не менее напористым приступом сонливости.
В половине третьего за дверью послышалось тихое шуршание. Потом дверь резко распахнулась, и вперед быстро скользнула тень…
