— Пора перестать бояться. Я должна ему сказать.
Ну почему ей так тяжело признаться в том, что она беременна и для нее это — счастье? Валентина дала себе обещание поговорить с Альбаном сегодня же, когда они будут лежать, прижавшись друг к другу, в тихой и темной спальне.
— Что ж, спустимся в ров со львами!
Хотят того родственники Альбана или нет, ей придется занять место в семье Эсперандье.
* * *
Было два часа ночи, но братья все еще беседовали в кухне. Первой, ближе к полуночи, ушла спать Малори — субботний день в магазине выдался суматошным. Чуть позже ее примеру последовала Софи, следом за ней, засыпая на ходу, ушла Валентина. Жиль и Коляʹ послушно остались «пропустить по последнему стаканчику» — Альбан еще до начала ужина попросил их задержаться.
После прочтения найденных в отцовском бумажнике документов они оба пребывали в состоянии шока. Ни один из братьев не мог дать находке хоть сколько-нибудь логичного или правдоподобного объяснения. Сравнив детские воспоминания, они пришли к выводу, что им мало что известно о родителях, хотя далеко не все можно объяснить длительным пребыванием в пансионах.
— Мне кажется, что я куда лучше знаю Антуана и Жо. Они были ближе к нам несмотря на разницу в возрасте, больше занимались нами, больше…
Жиль в раздумье замолчал. Он пытался понять, почему дед и бабушка стали для них роднее отца и матери, словно поменялись с ними местами.
— Папа много работал, — напомнил Коля. — Он всегда был на фабрике, даже по субботам.
— Но в будние дни мы тоже не бывали дома, — вставил Альбан.
— Это правда, но были же каникулы и выходные!
— Вспомни, Жиль, нам всегда хотелось побыть втроем, чтобы всласть поболтать. Эти бесконечные истории про учителей и девчонок… Когда я перебрался в комнату на третьем этаже, мы проводили там каждую свободную минуту!
— Ты говоришь о времени, когда мы были подростками. А я спрашиваю, как все было, когда мы были маленькими!
— Тогда мы держались за юбку Жо, а не за мамочкину.
Альбан встал, чтобы подбросить в печь полено.
— Нужен приток воздуха, или начнет дымить, — дал совет Жиль.
Альбан сел на корточки перед печью и слегка отодвинул заслонку. Старший и младший братья между тем погрузились в размышления. Наконец заговорил Коляʹ:
— Ну что, выпьем по последнему? Нужно взбодриться. Мне противно говорить об этом.
Альбан обернулся и посмотрел на Жиля, который, нахмурив брови, откликнулся:
— Тебе противно? Почему?
— Не знаю. Я чувствую себя виноватым, поскольку не очень сожалел о том, что родители умерли. Я только притворялся огорченным. Наверное, был еще слишком глупым, чтобы осознать случившееся. Но на кладбище я так и не смог заплакать, и мне было ужасно стыдно. Вот это я прекрасно помню!
Жиль приблизился к Коляʹ и ласково потрепал его по плечу.
— Не злись на себя. Тебе тогда было тринадцать, все подростки такие. Кстати, ты не припоминаешь ничего, что могло бы объяснить слова «Коля ничего об этом не помнит»?
— Если бы я хоть что-то вспомнил, то не стал бы тянуть до утра, чтобы тебе признаться, — ответил Коляʹ, подавляя зевок.
Жиль, который любое дело привык доводить до конца, снова взял в руки письмо. Он один смог расшифровать большую его часть несмотря на помарки, и все же суть ускользала от понимания.
— За что он просил прощения? Ведь очевидно, что все неприятности были из-за нашей матери, он тут ни при чем. Я старше вас, но не помню ничего примечательного. Если у нашей семьи и есть какая-то тайна, то ее тщательно оберегают.
— И снова мы возвращаемся туда, откуда начали, — вздохнул Альбан. — Давайте спросим у Жо, прямо, без обиняков.
— Ну уж нет, Жо мы оставим в покое! — взорвался Коляʹ. — Вы думаете, ей приятно будет вспоминать о тех временах? Думаете, она мало страдала? Потерять сына, невестку, мужа! Да она сбежала из дома, только бы пореже вспоминать о тех, кого ей пришлось хоронить. И теперь вы хотите пристать к ней с расспросами — «почему?», «да как же так!», «а ну-ка вспомни!»? Оставьте мертвых в покое! Если они унесли свои тайны с собой, тем лучше для нас!
Ошеломленные этой неожиданной вспышкой, Жиль и Альбан растерянно переглянулись. Милашка Коляʹ, мечтатель и фантазер, которого ничто не могло вывести из равновесия, и вдруг такой взрыв гнева! Жиль откинулся на спинку стула и, тщательно выбирая слова, наставительным тоном обратился к младшему брату:
— Не думаю, что Жо любила свою невестку. По-моему, мы не сделаем ей больно, если спросим о Маргарите.
— Ты сам слышишь, что говоришь? — крикнул Коляʹ. — О Маргарите! А ведь она — твоя мать! Между прочим, ни один из нас до сих пор не назвал ее в разговоре матерью…
Его гнев внезапно утих. Он опустил голову, словно хотел спрятаться от любопытных взглядов братьев.
— Извините, что накричал на вас. Неделя выдалась тяжелой, мне нужно отдохнуть. Я иду спать.
— Чокнемся, и иди, — примирительно предложил Альбан.
Он только что налил кальвадос в три граненых хрустальных стакана, которые в свое время предпочитал их дед Антуан. Этот почтенный господин приобщил внуков к традиции праздничными вечерами дегустировать знаменитую яблочную водку, но каждому из братьев прежде пришлось дождаться своего пятнадцатилетия.
— Давайте подведем итог, — сказал Жиль, который без конца ерошил рукой волосы, что свидетельствовало об интенсивных размышлениях. — Возможно… мама была душевно больна. Врачи рекомендовали отправить ее в больницу, но отец так и не смог на это решиться. И все члены семьи сошлись во мнении, что не следует рассказывать об этом детям, что, должен согласиться, очень разумно. Думаю, нам действительно не стоит расстраивать Жо, вспоминая эту старую историю. Единственное, что меня по-настоящему беспокоит, — не сочтите меня эгоистом, — это передаются ли душевные болезни по наследству.
Он какое-то время не решался продолжать, но все же сказал с виноватой улыбкой:
— Я не хочу каждый раз, когда кто-то из моих детей вдруг засмеется или заплачет, спрашивать себя, все ли в порядке у него с головой.
— Не говори глупостей, Жиль, — воздев очи к небу, проворчал Альбан.
— Я адвокат, а не врач, и тем более не психиатр! — возразил Жиль. — Но если есть хоть минимальный шанс, самый ничтожный, я должен об этом знать.
Он снова взял бумагу, в которой шла речь о помещении матери в психиатрическую больницу, и стал ее перечитывать.
— Подпись врача неразборчива… И все-таки его можно найти.
— При условии, что он практикует, не уехал в другой конец страны и вообще еще жив, — возразил Альбан. — Эта бумажка была написана двадцать семь лет назад!
