Киёри прополз всего несколько шагов и дальше ползти не смог. Он перекатился на спину и уставился в потолок. Даже моргать уже было трудно.
Сидзукэ подошла к нему и опустилась на колени рядом с ним.
Киёри взглянул на нее и произнес:
— Гэндзи будет в безопасности…
— Да.
— Клан останется жить…
— Да.
— Мы свергнем сёгуна Токугава…
— Да.
— Вы говорите это не затем, чтобы обмануть и утешить умирающего?
— Нет, мой господин. Я никогда не стала бы так поступать.
Киёри начал задыхаться. Слабеющие мышцы груди уже не выдерживали собственного веса.
— Скажите… последнее… Кто вы?
— Ваш верный друг, мой господин, как и вы — мой.
— Я имел в виду…
Теперь каждый вздох был для Киёри великой победой. Он так и не сумел договорить, что же он имел в виду.
Сидзукэ склонилась над ним. Если бы она могла, она бы сейчас обняла его, чтобы утешить и успокоить.
Князь попытался сказать что-то еще, и не смог. Он выдохнул и не сумел сделать новый вдох.
На глаза Сидзукэ навернулись слезы. Как глупо с ее стороны: плакать по князю Киёри, человеку, при чьей смерти она присутствовала, но который родится лишь через пять сотен лет.
Но что же еще ей оставалось? Она была женщиной, на глазах у которой прошла вся жизнь этого мужчины. Как же она могла не плакать?
1308 год.
Сидзукэ старалась забыть так же истово, как другие старались что-либо запомнить. Она от рождения знала обо всем одновременно, и ее единственная надежда обрести самосознание заключалась в избавлении от одновременности и всезнания. Другие имели склонность помнить очень мало. Ей же слишком много нужно было забыть. Она знала, что здесь, в замке, был розовый сад. Но забыла, когда он был. Здесь никто и не слыхал о князе Нарихире, который посадит эти розы. Он еще не появился на свет. А вот теперь, в башне, она не сумела подняться на тот этаж, который искала.
Сидзукэ остановилась на лестничной площадке и уставилась на потолок.
— Что там такое? — спросил Хиронобу.
— Ничего.
Она как можно небрежнее прошла к окну, выходящему на юг, и принялась смотреть на извилистое побережье острова Сикоку и лес, такой темный на фоне светлых вод Тихого океана. Хиронобу и так уже беспокоился после того, как она расплакалась, не найдя розового сада. Он забеспокоится еще больше, если она спросит у него, куда делся седьмой этаж. Сидзукэ знала, что этот этаж будет там уже при ее жизни, потому что именно там появится на свет ее дочь, и именно там умрет она сама.
Вспоминание и забывание оказались куда более сложным делом, чем она думала. Сидзукэ всю жизнь прожила в монастыре Мусиндо, малолюдном и уединенном месте. Но даже там нелегко было отличать прошлое от будущего и настоящее от них обоих, равно как и воспоминание от видения, а предчувствие от кошмара. Насколько же труднее все станет в стенах этого замка, где куда больше придется вспоминать и забывать — а у нее осталось так мало времени, чтобы справиться с этим всем.
— Что, башня тебе чем-то не нравится?
— Нет-нет, вовсе нет, мой господин.
Ниронобу улыбнулся и обнял ее.
— Когда мы наедине, тебе вовсе не нужно называть меня «господин».
Сидзукэ бросила взгляд на двух телохранителей; те старательно делали вид, что не замечают столь открытого проявления чувств со стороны своего князя.
— Оставьте нас, — приказал Хиронобу.
— Господин…
Телохранители поклонились и, пятясь, покинули комнату.
— Если замок недостаточно велик, я перестрою его для тебя. Скажи, чего тебе хочется, и ты это получишь.
— Этот замок очень хорош и ни в чем не нуждается.
Хиронобу должен будет построить седьмой этаж, и в самом ближайшем времени. Однако же, он должен построить его, веря, что это его собственная идея, потому что если он будет думать, что идея исходит от нее, это плохо повлияет на его чувство собственной значимости. Сидзукэ не знала причин этого, но знала, что именно так все и обстоит. Многие несчастья, что обрушатся на этот клан, произойдут из-за пагубной привычки придавать чьему-либо малому существованию чрезмерное значение. Эта привычка была свойственна не только ее мужу, но и всем самураям. Сидзукэ ничего не могла с этим поделать. За свою жизнь она многое поняла, но ничего не изменила. Она видела сквозь время, но не могла действовать за его пределами.
— Не знаю, не знаю… — сказал Ниронобу. Теперь он смотрел туда же, куда и Сидзукэ, на волны, накатывающие на берег. — Мой отец построил эту башню…
В его голосе проскользнула нотка неудовлетворенности. Возможно, это потому, что сыновья всегда стараются превзойти отцов?
Сидзукэ прижалась к мужу. Она чувствовала тепло его тела сквозь ткань их одежд. Хиронобу был очень теплым. Вскоре и она тоже сделается теплой, и жар их тел сольется.
1796 год.
— Да, господин Киёри, — сказал архитектор. — Я полностью понял, чего вы желаете.
— Надеюсь, что да, — сказал Киёри. Даже собственные слуги не принимали его всерьез. Ему было всего пятнадцать лет, и он стал правителем этого княжества всего месяц назад, после внезапной кончины отца.
— Я понял, мой господин.
— Но?
— Вы сказали, что хотите построить еще один этаж, седьмой, потому что обнаружили, что в древности здесь был седьмой этаж.
— Да. И?
— Вы прекрасно описали его, мой господин. Однако же было бы очень хорошо, если бы я мог хотя бы взглянуть на чертеж. Как говорил учитель Конфуций, «один рисунок может сообщить больше, чем тысяча иероглифов».
Раздражение Киёри начало перерастать в гнев.
— Вы что думаете, если бы у меня был чертеж, я бы не показал его вам сразу?
— Вы имеете в виду, что у вас его нет? Не понимаю. А у кого же он?
— Ни у кого.
— Но… — Архитектор запнулся.
— Продолжайте.
— Прошу прощения, господин. Должно быть, я неверно вас понял. Мне показалось, будто вы сказали, что видели чертеж.
— Нет, — отрезал Киёри. Он не мог сказать всю правду. Это повлекло бы за собой слишком много сложностей. — Я сказал, что видел седьмой этаж.
Архитектор моргнул, потом глаза его расширились. Он начал понимать.
— Видение?
— Да.
Киёри надеялся, что дальнейших объяснений не потребуется.
Архитектор согнулся в земном поклоне.
— Позвольте вас поздравить, господин Киёри, и выразить надежду, что мы будем облагодетельствованы еще множеством видений.
