— Спасибо.
— Я немедленно займусь строительством — или, точнее говоря, восстановлением — этого этажа.
— Хорошо. Когда будете готовы настилать пол, позовите меня, я хочу это видеть.
— Вы желаете наблюдать, как будут настилать пол?
— Да.
Призрак, посетивший Киёри прошлой ночью, сказал ему, что пол следует настелить в точности так, каким он был прежде.
«Если будет допущена хоть малейшая ошибка, — сказал призрак, — я буду появляться перед вами либо с ногами, уходящими в пол, либо буду парить над этим полом».
«Но если ты мое видение, какое это имеет значение?» — спросил Киёри.
«Человеческий разум может воспринять лишь определенное количество того, что ему кажется невозможным, — сказала она. — Если превысить это количество, результатом станет безумие».
— Хорошо, мой господин. — Архитектор снова согнулся в поклоне. — Все будет исполнено.
Известие о том, что молодой князь унаследовал отцовский дар, разлетелось быстро. С этого дня слуги и вассалы смотрели на него уже иначе. Когда Киёри говорил, они слушали внимательно. Когда он приказывал, они повиновались без колебания. Это в других местах люди могли смеяться над провидческими способностями князей Окумити. Но не здесь, не в княжестве Акаока. Сила клана основывалась на мистическом предвидении, и это было основой выживания и процветания всего княжества.
И потому здесь провидческий дар давал огромную власть, пусть даже провидцем оказался пятнадцатилетний мальчишка и пусть даже его предвидение было не совсем таким, как все думали. Все равно никто не сможет стать мудрее его.
Во всяком случае, Киёри на это надеялся. Ведь ее видит только он, верно же?
1308 год, главная башня.
Сидзукэ проводила каждую ночь в покоях мужа или вместе с ним в своих покоях, когда он предпочитал приходить к ней. Все прочее время в течение первой недели своего пребывания в замке она проводила на верхнем этаже башни.
— Но почему? — поинтересовался как-то Хиронобу. — У тебя есть твои придворные дамы, с которыми можно играть в разные игры. Музыканты, певцы, поэты — все в твоем распоряжении. Если тебе захочется покататься, ты можешь выбирать любую лошадь. Или экипаж, если тебе так больше нравится.
— Меня притягивает вид, который открывается оттуда, — сказала Сидзукэ. — Я прожила шестнадцать лет на земле, за стенами монастыря. И возможность очутиться так высоко и видеть так далеко — это для меня настоящее чудо. Я знаю, что эта башня — дом воинов, их орлиное гнездо. Если мне не полагается там находиться… — Сидзукэ улыбнулась мужу и поклонилась.
Хиронобу рассмеялся.
— Дом воинов? Вряд ли. Самураи клана Окумити не выслеживают врагов издалека. Мы не собираемся сидеть в осаде и не собираемся ее дожидаться. Мы — кавалеристы. Лучшие во всей Японии. Во время войны мы скачем в атаку. Это нашим врагам приходится высматривать, не идем ли мы. А когда они видят нас, обычно бывает слишком поздно.
Во время первого разговора, состоявшегося между ними, Хиронобу рассказал, как он разгромил крупную армию Ходзё и в результате возвысился до статуса князя. Очевидно, таков обычай самураев: постоянно хвастаться своими деяниями, а когда говоришь о будущем, говорить так, как будто великие подвиги, которые ты поклялся совершить, уже все равно что свершены. Преувеличение оказывалось намного важнее реальных фактов.
Сидзукэ поклонилась.
— Как же счастливы жители этого княжества! Они наслаждаются безопасностью и покоем, которых столь многие лишены. Войны опустошают страну. Но здесь, в Акаоке, царит мир.
— Да, — согласился Хиронобу. — Безопасность и покой.
Сидзукэ видела, что он наслаждается этими словами. Позднее он использует их в истории, которую пишет. Когда последующие поколения будут читать ее, они будут поражаться его достижениям, совершенным в совершенно невероятных условиях. Они будут удивляться, как же получилось, что такой выдающийся владетель и военачальник — к тому же пользующийся репутацией провидца — не стал сёгунгом и даже не завоевал весь Сикоку, самый маленький из трех главных островов Японии.
— А могу я задать вопрос? Или, может, это невежливо?
— Ты — моя жена, — величественно изрек Хиронобу. — Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, и в этом не будет ничего невежливого.
— Благодарю вас, мой господин. Это очень великодушно с вашей стороны.
Хиронобу снова рассмеялся. Он уселся рядом с Сидзукэ и обнял ее за плечи.
— Ты опять назвала меня «господин». Мы здесь одни. Подобные формальности излишни.
Он прижался лицом к ее шее и вздохнул.
— Ты пахнешь чудеснее, чем любые благовония, какие мне только доводилось нюхать.
Сидзукэ покраснела.
— Нобу-тян, — прошептала она, назвав мужа детским уменьшительным именем.
У Хиронобу перехватило дыхание, а когда он снова заговорил, в голосе его слышалось неприкрытое сексуальное возбуждение.
— Ты… — только и произнес он, и запустил руку в широкий рукав ее кимоно.
Сидзукэ легла на пол. Нависшее над ней лицо Хиронобу было бледным, не считая крови, прилившей к векам, скулам и губам. Казалось, будто он горит. Над ним был потолок.
Сидзукэ знала, что вскорости там будет пол седьмого этажа главной башни.
После этого случая Хиронобу никогда уже не возражал против продолжительных визитов Сидзукэ в башню.
— Сиди здесь, сколько хочешь, — сказал он. — Если бы я столько прожил за стенами храма, мне бы тоже нравилось любоваться такими видами.
— Вы очень добры, — отозвалась Сидзукэ. — Только истинно мужественный человек может быть так добр.
Сидзукэ действительно, как она и сказала, поднималась сюда ради видов, но не ради тех, о которых говорила.
Она сидела, медитируя, в позе лотоса, сложив руки на уровне живота, полуприкрыв глаза, и дыхание ее становилось еле заметным. Она усаживалась в позу медитации и сосредотачивалась всем своим существом на прямо противоположной цели. Вместо того, чтобы позволить уйти всем ощущениям, а потом и этому, последнему ощущению, Сидзукэ хваталась то за одно, то за другое, выделяла какую-нибудь одну иллюзию изо всех прочих, изучала бессмысленные мнения по бесполезным вопросам, наполняла саму пустоту не-мысли размышлением, воображением, рассуждением, надеждой, похотью и страхом. Она приманивала чувственный поток голода, жары и холода, боли и удовольствия, сладости и горечи, запаха, вкуса, осязания, зрения, нынешний, воображаемый и вспоминаемый. Внутреннюю тишину и покой затоплял рев десяти тысяч голосов, ревущих одновременно.
Она позволит уйти всему позднее. А сейчас необходимо было вернуть некоторые воспоминания и предостережения, от которых она напрасно отказалась в своем ревностном стремлении постичь настоящее. Во время пробуждения она по ошибке приняла ограниченные пределы монастыря Мусиндо за реальность и очистила свое сознание от знаний, в которых нуждалась. Теперь же, чтобы заново обрести их, ей пришлось снова мысленно обратиться к своему безумию.
