Чем дольше говорил Фаррингтон, тем сильнее наливалось краской лицо Смита.
— Да как вы можете говорить о моих самых сокровенных чувствах?! — вскричал он. — Как вы можете предполагать, что знаете о них хоть что-либо?
— Вас нетрудно понять, — парировал Фаррингтон. — Человек, способный с такой легкостью солгать ради хорошего дела, без труда солжет и ради плохого. А лжец не может быть подходящим мужем для Эмилии.
— Джентльмены, — сказал Гэндзи, прервав бесконечный, судя по всем признакам, спор, — давайте же тронемся в путь. Если он не приведет нас к решению, которое устроило бы всех, он, по крайней мере, приблизит нас к Эмилии.
Несмотря на нежелание Фаррингтона принимать от Смита вызов на дуэль, Гэндзи казалось, что если ему удастся вытащить обоих молодых людей на дорогу к Мусиндо, вполне вероятно, что насилие проложит выход из этой ситуации. Они с трудом терпели присутствие друг друга в течение нескольких минут. Разве же они смогут прожить бок о бок два дня? Гэндзи это казалось очень маловероятным.
Фаррингтон лежал на спине и смотрел на темноту между звездами. Во время войны он провел множество ночей на берегу, устроившись где-нибудь в одиночестве, под куполом неба. В те времена он просто не мог подолгу находиться в здании. Быть может, он видел слишком много обуглившихся трупов в развалинах южных городов и местечек, которые он помогал осаждать и обстреливать. Когда война завершилась, вместе с нею закончилась и его фобия. Быть может, окончание насилия освободило его сердце от не до конца еще сформировавшегося страха. Быть может. Точно он этого не знал, и вряд ли когда-нибудь узнает.
Гэндзи, Смит и прочие их спутники остались где-то позади. Возможно, они устроились на ночь где-нибудь в деревне, которую он проехал сегодня днем. Фаррингтон представил, насколько не по себе сейчас Смиту от того, что он находится впереди. Не удержавшись, он улыбнулся. Он согласился на это путешествие лишь на том условии, что он поедет один, отдельно от Смита. Смит, конечно же, принялся энергично возражать.
«Откуда нам знать, что вы, скрывшись с наших глаз, не пришпорите коня, чтобы прибыть первым и воспользоваться этим преимуществом?» — сказал он.
«Я даю слово, что не стану этого делать», — ответил Фаррингтон.
«Ваше слово?» — переспросил Смит.
«Вашего слова вполне достаточно», — сказал Гэндзи.
«Князь Гэндзи, — сказал Смит, — хотя бы пошлите с ним вашего генерала, Хидё, чтобы он, так сказать, не сбился с пути».
«Я уже бывал в Мусиндо, — отозвался Фаррингтон. — Туда добираться несложно — с пути не собьешься». Затем он обратился к Гэндзи: «Будет ли удобно, если мы встретимся на поляне у восточной стены монастыря?»
«Вполне», — сказал Гэндзи.
«Тогда до встречи», — сказал Фаррингтон, поклонился Гэндзи и ускакал. Он почти ожидал, что Смит выстрелит ему в спину. От лжеца до труса один шаг, а трус пойдет на что угодно, чтобы добиться своего. Фаррингтон слышал позади гневный голос Смита. Но выстрела не последовало.
Фаррингтон поехал в одиночку не только затем, чтобы избавиться от общества Смита. Он нуждался в одиночестве, чтобы привести в порядок свои мысли, ибо пока что в них царила полная путаница. Фаррингтон нимало не сомневался в том, какие чувства он испытывает по отношению к Эмилии. Он влюблен в нее. Казалось бы, раз так, он должен четко представлять, что ему делать. Но увы, в сложившейся ситуации почти все было сомнительным, а ясных ответов имелось слишком мало.
И тягостнее всего было то, что Фаррингтон не понимал истинной природы взаимоотношений Эмилии и Гэндзи. Даже самые первые из услышанных им слухов сходились лишь в основных фактах. Все начинали с того, что рассказывали, до странности увлеченно, про то, что во дворце у князя Гэндзи, одного из самых развратных феодалов Японии, живет некая миссионерка Эмилия Гибсон, молодая и очень красивая. А вот далее версии расходились.
Они нагло издеваются надо всеми законами Божескими и человеческими, запрещающими смешение религий и рас.
Они — благочестивые христиане; она обратила его, и теперь они живут целомудренно, словно монахи.
Она — безнадежная наркоманка, приученная к опиуму, а он без малейших угрызений совести снабжает ее зельем.
Он — сексуальный извращенец, совративший ее на свой гнусный восточный лад, и теперь она в результате превратилась в жалкую, униженную рабыню.
Она — вообще никакая не миссионерка, а тайный политический агент Франции, России, Англии, Голландии, Соединенных Штатов или папского престола, плетущая интриги за или против сёгуна или императора, с целью поставить Японию под контроль Франции, России, Англии, Голландии, Соединенных Штатов или папского престола.
Он — не просто развратник, но еще и безумец, считающий себя пророком и строящий планы — планы, в которые втянута и эта падшая женщина — стать первосвященником новой религии, которая даст ему возможность вытеснить императора, сёгуна, Будду и древних богов Японии и стать верховным правителем нации фанатиков, беззаветно верящих ему.
Самые дикие слухи, ходившие среди солдат и матросов во время войны, не шли ни в какое сравнение с тем, что Фаррингтон услышал за какую-нибудь неделю после прибытия в Эдо. Мало было того, самого по себе невероятного, шокирующего факта, что белая женщина устроилась во дворце восточного князя, — беспредельные домыслы раздувал еще и скандал, вспыхнувший в связи со Светом Истинного Слова пророков Христовых, секты, от имени которой Эмилия и прибыла в Японию с миссией. Церковь Истинного Слова развалилась три года назад, под грузом обвинений в извращениях, столь диких, что в них и верилось-то с трудом. Даже не страдающие откровенностью официальные источники намекали на извращенные, возмутительные плотские отношения, вполне достойные Содома и Гоморры.
Фаррингтон никогда особо не прислушивался к слухам, но и не отметал их прямо с порога. За время войны он убедился, что, к сожалению, иногда случается и самое невероятное. Человек способен постепенно, по шажочку, сам того не замечая, сделаться худшим зверем, чем хищники в джунглях. Диких зверей сдерживали рамки законов природы. Человек же, утративший человеческий облик, не имел этой спасительной благодати.
Наибольшее беспокойство внушали слухи об опиумной зависимости. К тому моменту Фаррингтон не был знаком ни с Эмилией Гибсон, ни с этим феодалом, предоставившим ей кров, — он их даже в глаза не видел, — так что он не знал о них ничего сверх доходивших до него противоречивых рассказов. Но когда их эскадра обходила восточные порты, Фаррингтон побывал в Гонконге, и там собственными глазами убедился, что способны сотворить с человеком наркотики. Если эта мисс Гибсон и вправду наркоманка, ради дозы своего зелья она пойдет на что угодно. В опиумокурильнях и публичных домах Гонконга Фаррингтон видел женщин, пребывавших в различных стадиях наркотической зависимости; они предлагали самые извращенные удовольствия всякому, кто готов был платить. Фаррингтона шокировало и печалило, что его соотечественница, да к тому же еще и христианская миссионерка, могла пасть в ту же пропасть.
