— Господин!.. — произнес один из его людей. Голос его был полон боли.
— Что уставились? — грубо произнес Хидё. — Наш господин и госпожа Эмилия под надежной охраной?
Самурай подтянулся и принял более подобающую воину позу.
— Да, господин Хидё. И несколько человек не спускают глаз с Саэмона.
Хидё буркнул нечто одобрительное.
— Если кто-то из этих предателей еще жив, не убивайте их. Их следует допросить.
— Да, господин. Я уже распорядился.
— Ну? И почему ты все еще здесь?
— Я думал… возможно… — Взгляд самурая метнулся к Ханако.
— Я вполне в состоянии самостоятельно управиться с одним трупом, — отрезал Хидё. — Иди.
Самурай поклонился и удалился.
Хидё закрыл Ханако глаза. Веки все еще были теплыми. Хотя небо было ясным, начался дождь. Хидё стер капли с лица Ханако. Его рука была такой шероховатой, мозолистой, загрубелой от жизни самурая… Сколько раз он извинялся перед ней за свою суровость и грубость… Сколько раз она смеялась, брала его за руку и говорила: «Как бы я могла быть нежной, не будь ты суровым? Как я могла бы быть мягкой, не будь ты загрубелым?..»
Тут к Хидё подлетел его заместитель.
— Господин Таро еще дышит!
Саэмон смотрел на лежащего Таро и желал ему смерти. Выпущенная им пуля не убила его былого союзника наповал. Во всех прочих отношениях его план до сих пор исполнялся безукоризненно. Втянув Таро в заговор, пусть даже и ложный, он лишил Гэндзи одного из самых значительных его вассалов и посеял в клане семена дальнейшего недовольства и подозрений. Полным успехом было бы, если бы Таро убил Эмилию, а Гэндзи убил Таро. Но события развивались так, что Саэмону предоставилась другая, более выгодная возможность. Застрелив Таро в тот самый момент, когда тот уже готов был убить Эмилию, он приобрел благодарность Гэндзи, и, быть может, усиление доверия с его стороны. В том и заключалась суть плана Саэмона. В затее его отца с Хэйко ошибка заключалась в том, что он попытался приблизить кого-то к Гэндзи, а потом через этого кого-то сделать нечто нужное. Саэмон учел эту ошибку. Единственным человеком, на которого он мог полагаться безоговорочно, был он сам, а значит, он сам должен как можно теснее сблизиться с Гэндзи. Смерть Ханако была дополнительной выгодой, поскольку причинило боль и ослабило ее мужа, Хидё, самого верного из вассалов Гэндзи. Однако же, все его достижения сгинут без следа, если только Таро проживет достаточно долго, чтобы сказать о его причастности к этому делу.
Хидё опустился на колени рядом с Таро.
— Кто еще? — спросил он.
На мгновение Саэмону показалось, будто сейчас Таро взглянет на него. Уже одно это стало бы для него приговором. Хидё, всегда относившийся к нему с подозрением, не стал бы дожидаться ни приказа, ни дозволения. Он просто выхватил бы меч и, не сходя с места, снес ему голову с плеч. Но Таро не отвел взгляда от Хидё. А когда он все же заговорил, то произнес всего одно слово.
— Самураи.
— Это я — самурай, — сказал Хидё. — А ты — предатель. Искупи свое преступление. Скажи, кто еще замешан.
— Самураи, — повторил Таро и умер.
— Заберите его голову, — велел Хидё своим подчиненным. — Тело оставьте крестьянам — пусть они его сожгут.
Шесть лет назад почти на этом самом месте они с Таро вместе бились против сотен самураев Каваками Липкого Глаза и одержали победу. Теперь же Таро сделался предателем и умер, застреленный Саэмоном, сыном Каваками. В этом ощущалось нечто неправильное. Точнее, все здесь было неправильно.
— Я сожалею, что мы не успели вовремя, чтобы спасти госпожу Ханако, — сказал Саэмон.
— Мы успели вовремя, чтобы спасти госпожу Эмилию, — отрезал Хидё, — и положить конец предательству. Этого достаточно.
Он поклонился и отошел. Саэмон был замешан в этом деле. Хидё знал это. Но если Саэмон втайне поддерживал античужеземные настроения, почему он защитил Эмилию? И если он причастен к заговору, в котором участвовал Таро, почему он застрелил его? Хидё этого не знал. Зато он знал, что Саэмон — интриган, обожающий все запутывать. Он никогда ничего не делал в открытую, без наворотов. Гэндзи по-прежнему угрожала опасность.
Неприкрытое подозрение Хидё нимало не волновало Саэмона. Он — старший военачальник одного из князей, и это почти что его прямая обязанность — относиться с подозрением ко всем, и в особенности к ближайшим его сотоварищам. По определению, предать может только тот, кому доверяют. Именно по этой причине Саэмон не доверял никому, кроме себя самого. Он не принадлежал к числу самых значительных князей, но изо всех князей лишь он один был защищен от предательства.
Гэндзи тратил массу сил, чтобы добиться хоть какого-то согласия между сёгуном, склонным идти навстречу чужеземцам, и императорским советом, ратующим за их немедленную, поголовную высылку из страны. И в этом деле Саэмон втайне поддерживал Гэндзи. Он также втайне поддерживал Людей Добродетели, которые были исполнены решимости изгнать чужеземцев и уничтожить всех, кто сотрудничал с ними, будь то простолюдины или знатные господа. Несомненно, это были противоречащие друг другу силы, и они никак не могли преуспеть одновременно. Саэмон намеревался оказаться на стороне победителей; а также он намеревался сделать так, чтобы Гэндзи очутился среди проигравших, вне зависимости от того, какая сторона выиграет. Если победят Люди Добродетели, Гэндзи обречен в любом случае. Если же победят примирители, позиции Гэндзи все равно можно будет рано или поздно подорвать, если заставить традиционалистов поверить, что именно Гэндзи сыграл ведущую роль в подавлении Людей Добродетели. Поскольку многие и так уже презирали его за его непостижимое упорное стремление дать права отверженным, добиться этого будет нетрудно.
Саэмон был человеком терпеливым. Да и к чему спешить? Те, кто слишком рьяно рвутся к своим целям, зачастую на самом деле несутся навстречу своему року.
Гэндзи оставил Эмилию на попечении двух молодых женщин, обитающих в Мусиндо. Они должны будут помочь ей вымыться и заменить окровавленную одежду. Когда он вышел во двор монастыря, Фаррингтон и Смит уже ждали его.
— Как там она? — спросил Фаррингтон.
— Она цела и невредима, — ответил Гэндзи, — но я не сказал бы, что с ней все в порядке. Ведь буквально только что у нее на глазах убили ее лучшую подругу.
— Правильно ли я понял, что убийца был одним из ваших самураев? — спросил Смит. — Кажется, его звали Таро?
— Да, Таро.
— Но ведь господин Таро был вашим командиром кавалерии! — сказал Фаррингтон.
— Да.
— Зачем же ему потребовалось убивать госпожу Ханако? — спросил Смит. Он подозревал, что здесь дело было в разладившемся любовном романе. Как бы там самураи ни делали вид, что они пренебрегают женщинами и беззаветно преданы воинской дисциплине, они все-таки мужчины, и, как и все мужчины, подвержены всем мужским страстям и глупостям. Так же, как и он сам. Он так желал Эмилию, что перестал заботиться о скоте, землях и товарах, которые должны были бы приумножить его богатства. Завладев Эмилией, он не приобрел бы ничего, кроме обладания ею. Это совершенно нерационально. Но когда дело касается женщин, мужчины редко ведут себя рационально, а вот наоборот — гораздо чаще.
