— Здесь хотя бы не так жарко, — говорю я, не зная, что еще сказать. Отопление во всем здание, похоже, отключили.
Кэти оглядывается — заметки Пола на камине, диаграммы на стенах. Колонна окружает нас со всех сторон.
— Может, поищем другое место?
Ей не по себе, но что ее беспокоит? Что мы ненароком уничтожим какую-нибудь бумажку Пола? Или что Пол снова вторгнется в наши отношения? Чем дольше мы стоим в этой комнате, тем дальше отодвигаемся друг от друга. Не стоило нам сюда приходить.
— Слышала про кошку Шредингера? — спрашиваю я, потому что не могу придумать другой способ выразить то, что чувствую.
— На семинаре по философии?
— Вообще.
На занятиях по физике наш профессор приводил пример с кошкой Шредингера для объяснения волновой механики, потому что большинство из нас были слишком тупы для усвоения формулы v=e2/r. Предположим, что воображаемая кошка сидит в герметически закрытом ящике с дозой цианида, которая будет введена ей только в том случае, если сработает счетчик Гейгера. Фишка, насколько я понимаю, в том, что определить, жива кошка или нет, можно только одним способом: открыв ящик; до тех пор согласно квантово-механической теории следует считать, что в нем находятся равные части мертвой и живой кошки.
— Да. И что?
— У меня такое чувство, что в данный момент кошка и не мертва, и не жива. Ее просто нет.
Кэти ненадолго задумывается, пытаясь угадать, к чему я клоню.
— Другими словами, ты хочешь открыть ящик, — говорит она наконец, усаживаясь на стол.
Я киваю и устраиваюсь рядом. Широкая деревянная доска принимает нас спокойно, не издав ни звука. Мне нужно сказать ей кое-что еще: что мы, каждый в отдельности — это тот ученый, который снаружи, а вместе мы — кошка.
Вместо ответа Кэти поднимает руку и гладит меня по волосам, как будто я сказал что-то приятное. Может быть, она уже знает, как решить мою загадку. Мы не просто кошка Шредингера. Как и у любой хорошей кошки, у нас девять жизней.
— В Огайо бывает такой снег?
Сменить тему разговора тоже выход. За окном метет, как будто зима копила силы для сегодняшнего вечера.
— Только не в апреле.
Я вижу, куда Кэти пытается увести меня, и не сопротивляюсь. Куда угодно, только подальше отсюда. Мне всегда хотелось узнать побольше о ее жизни дома, о том, что делала ее семья, собираясь за обеденным столом. Новая Англия в моем представлении — что-то вроде Американских Альп: куда ни повернись — всюду горы и сенбернары с подарками.
— Мы с младшей сестрой всегда делали это, когда шел снег.
— С Мэри?
Она кивает.
— Каждый год, когда пруд возле дома замерзал, мы выходили и пробивали дырки во льду.
— Зачем?
Какая прекрасная у нее улыбка.
— Чтобы рыбы могли дышать. Мы брали швабру и пробивали лед в нескольких местах.
Наши пальцы сплетаются.
— Ребята, которые ходили туда покататься на коньках, нас просто ненавидели.
— А мои сестры катали меня на санках.
В ее глазах прыгают веселые огоньки. В этом отношении у Кэти передо мной преимущество: она старшая сестра, а я всего лишь младший брат.
— В Коламбусе не так много высоких горок, так что мы всегда ходили на одну и ту же.
— И они тащили тебя на санках в гору.
— Я тебе уже рассказывал?
— Сама догадалась. Старшие сестры везде одинаковые.
Мне трудно представить Кэти втаскивающей санки на горку. Мои сестры — другое дело, они могли бы тащить собачью упряжку.
— Я говорил тебе о Дике Мэйфилде?
— О ком?
— Это парень, с которым встречалась моя сестра.
— И что?
— Сара, когда ждала от него звонка, не подпускала меня к телефону.
В моей реплике Кэти видит камушек в ее огород.
— Не думаю, что у Дика Мэйфилда был мой номер, — с улыбкой говорит она.
— А вот моя сестра дала ему свой. Стоило Дику сесть за руль старого красного «камаро».
Кэти неодобрительно качает головой.
— Однажды, когда он заявился к нам в дом, я обозвал его Диком Жеребчиком, и мама отправила меня спать без ужина.
Дик Мэйфилд. Меня он называл Крошкой Томом. Как-то мы ехали с ним в «камаро», и Дик поделился со мной своим секретом. «Маленький ты или большой — не имеет значения. Главное — сколько сил в твоем моторе».
— Мэри встречалась с парнем, который ездил на «мустанге» шестьдесят четвертого года. Я поинтересовалась, не делают ли они чего на заднем сиденье. И она ответила, что слишком боится испачкать салон.
Рассказы о сексе давно замаскированы под рассказы о машинах. Так можно говорить обо всем и одновременно ни о чем.
— Моя первая подружка каталась на попорченном водой «фольксвагене». Укладываешься на заднем сиденье, и тут тебя встречает этот запах. Запах суши. Заниматься там чем-то было просто невозможно.
Кэти поворачивается ко мне:
— Твоя первая подружка умела водить машину?
Вот и прокололся. Я откашливаюсь.
— Мне было девять. Ей — семнадцать.
Кэти смеется. Мы молчим. Похоже, самое время.
— Я сказал Полу.
Она поднимает голову.
— Сказал, что больше не буду работать с этой книгой.
Кэти отвечает не сразу. Сначала она трет ладонями плечи, и я вдруг понимаю, что ей холодно.
— Накинешь мой пиджак?
— Да. У меня уже «гусиная» кожа.
Смотрю на ее руки, покрытые крошечными пупырышками. Ключицы бледные, кожа — как будто фарфоровая.
— Вот.
Я снимаю пиджак и укрываю им ее плечи.
Моя правая рука застывает над ее плечами, и Кэти слегка откидывается назад. Я снова ощущаю запах ее духов, только теперь он исходит от ее волос.
Это ее ответ.
Она наклоняет голову, и я подаюсь вперед, в темное пространство между полами своего смокинга. Рука тянется к ее талии. Пальцы как будто прилипают к шероховатой ткани платья. Со лба падает прядь, однако Кэти оставляет ее без внимания. Под нижней губой я вижу пятнышко от помады, такое крошечное, что заметить его можно только с расстояния в несколько сантиметров. Потом она подастся навстречу, и все расплывается, теряет резкость, и я чувствую тепло на своих губах и вижу, как близки ее губы.
ГЛАВА 27
Поцелуй углубляется, и в этот момент дверь распахивается. Я поворачиваюсь и вижу Пола.
— Что-то случилось?
