Пол вдруг поднимается.
— Нам надо убираться отсюда.
— Что?
Туман в моей голове рассеивается. Я кладу руку на плечо Пола, но он выскакивает в спальню, осматривается, заглядывает под кровать, в шкаф, перебирает книги на полке.
— Ее здесь нет… — Он вдруг резко поворачивается, как будто вспомнил о чем-то важном. — Карта. Где моя карта?
Джил смотрит на меня, словно ищет подтверждения, что с Полом действительно не все в порядке.
— Она в сейфе, — говорит он, беря его за руку. — В «Плюще». Там, куда мы ее положили.
Пол отбрасывает его руку и идет к лестнице. Вдалеке слышится вой сирен.
— Нам нельзя уходить, — кричу я ему вслед.
Джил смотрит на меня, пожимает плечами и идет за Полом. Звук сирен уже ближе и пронзительнее. Холмы за окном отливают серым металлическим блеском. Где-то в церкви люди встречают Пасху.
— Я соврал полицейским насчет Винсента, — кричит в ответ Пол. — Мне нельзя быть здесь, когда его найдут.
Мы садимся в «сааб». Джил поворачивает ключ, дает газ, и мотор ревет на нейтральной передаче. В соседнем доме снова зажигается свет. Джил переключается на первую, снова дает газ, шины цепляются за асфальт, и «сааб» приходит в движение. Мы едва успеваем свернуть на соседнюю улицу, как мимо проносится патрульная машина. Через несколько секунд она останавливается напротив дома Тафта.
— Куда теперь? — спрашивает Джил, поднимая глаза к зеркалу заднего вида.
— В клуб.
ГЛАВА 28
В клубе полная тишина. На полу в холле расстелены коврики, но кое-где еще поблескивают лужи пролитого Паркером алкоголя. Скатерти и шторы в розовых пятнах. Нигде ни души. Похоже, Келли Даннер изгнала из клуба всех.
Дорожка на лестнице, ведущей на второй этаж, сырая. У входа в служебный кабинет Джил закрывает дверь и включает верхний свет. Останки разбившегося бара сложены в углу. В камине догорает огонь, но от углей еще идут волны тепла.
Видя на столе телефон, я думаю о номере, который не мог вспомнить, когда у Джила отказал телефон, и внезапно все становится на свои места. На линии случились помехи, и сообщение, отправленное Ричардом Кэрри Полу, не дошло. Тем не менее Кэрри высказал свои требования достаточно ясно. «Скажи, где чертеж, и больше меня не увидишь. Других дел у нас нет».
Тафт отказался.
Джил достает ключ и открывает сейф.
— Вот она, — говорит он, протягивая Полу сложенный вчетверо лист с картой.
Я снова вижу Кэрри: как он подходит к Полу во дворе, как уходит потом к часовне и дальше, к Диккинсон-Холлу, как поднимается в кабинет Билла Стайна…
— Боже… — Джил качает головой. — Что теперь со всем этим делать?
— Надо позвонить в полицию, — предлагаю я. — Кэрри может прийти за Полом.
— Нет, — говорит Пол. — Мне Ричард ничего плохого не сделает.
Впрочем, Джил имеет в виду другое: сбежав из дома Тафта, мы попали в неприятную ситуацию, выпутаться из которой будет совсем не просто.
— Так это Кэрри убил Тафта?
Я запираю дверь на задвижку.
— И Стайна тоже.
В комнате вдруг становится душно.
Джил безмолвно переводит взгляд с одного из нас на другого.
— Мне Ричард ничего плохого не сделает, — повторяет Пол.
Но я помню письмо, которое мы нашли в столе Стайна. «Делаю вам предложение. Результаты вполне устроят нас обоих».
— Еще как сделает.
— Ты ошибаешься, Том, — бросает Пол.
Однако для меня картина становится все более ясной.
— На выставке ты показал Кэрри дневник, и он понял, что его украл Тафт.
— Да, но…
— Стайн даже рассказал ему о том, что они собираются украсть твою диссертацию. Кэрри хотел опередить их.
— Том…
— Потом, в больнице, ты рассказал ему о своем открытии. Даже упомянул о том, что ищешь чертеж.
Я протягиваю руку к телефону, но Пол убирает его подальше.
— Подожди, Том. Послушай меня.
— Он убил их обоих.
Пол тоскливо смотрит на нас.
— Именно это я и пытаюсь тебе сказать. Ты можешь просто послушать? Ричард ведь сам говорил об этом в больнице. Помнишь? Перед тем как ты вышел в вестибюль. Он сказал, что мы понимаем друг друга, что он беспокоится обо мне, что не может уснуть.
— И что?
Голос Пола дрожит.
— Потом он сказал: «Если бы я знал, что ты задумал, я бы сделал все иначе». Ричард думал, что я знаю или по крайней мере догадываюсь о том, кто убил Билла, и хотел сказать, что действовал бы иначе, если бы знал, что я собираюсь уйти с лекции, не дождавшись ее окончания. Он сожалел, что вовлек меня в неприятности с полицией.
Джил начинает расхаживать по комнате. В камине потрескивают угли.
— Помнишь то стихотворение?
— Браунинга.
— Да. Какую строчку он процитировал?
— «Ты сделал то, о чем другие лишь мечтают. Мечтают? Тянутся к чему всю жизнь, в отчаянии. Стремятся и — бессильны то достичь».
— Почему Ричард выбрал именно это стихотворение?
— Потому что там был портрет дель Сарто.
Пол бьет кулаком по столу.
— Нет! Потому что мы с тобой сделали то, чего не сделали ни он, ни твой отец, ни Винсент. Мы совершили то, о чем он мечтал всю жизнь.
В глазах Пола отчаяние, которого я не видел с той поры, когда мы еще работали вместе, когда он еще, похоже, надеялся, что мы и дальше сможем быть единым организмом, единой мыслью. Тебе давно следовало раскусить этот орешек. Задачка не такая уж и трудная. Мы снова разгадываем загадку, пытаемся разобраться в том, какое значение вкладывал в свои слова человек, которого, как полагает Пол, мы должны знать и понимать одинаково. Но это не так. Я никогда не понимал Колонну или Кэрри так же хорошо, как он.
— О чем это вы? — спрашивает Джил.
Пол по-прежнему обращается только ко мне:
— Картины. Истории об Иосифе. Я же рассказывал тебе о них. Просто тогда мы не понимали, к чему клонит Ричард. «Израиль любил Иосифа более всех сыновей своих, потому что он был сын старости его, — и сделал ему разноцветную одежду».
Он смотрит на меня с надеждой, ожидая хоть какого-то сигнала, хоть намека на то, что я понял.
— Это подарок, — говорит наконец Пол. — Ричард считает, что сделал мне подарок.
— Подарок? — Джил недоверчиво смотрит на него. — Ты что, рехнулся? Какой еще подарок?
— Вот этот. — Пол разводит руками, включая в этот жест все. — То, что он сделал с Биллом. То, что сделал с Винсентом. Он отдает мне все, что я нашел в «Гипнеротомахии». — Он произносит это с жутким спокойствием, непоколебимой уверенностью, вокруг которой вращаются и страх, и гордость, и сожаление. — Тридцать лет назад его обокрал Винсент. Ричард решил, что не позволит ему сделать то же самое со мной.
