Идея у него оказалась неплохая, плодотворная, хотя и сопряженная с некоторым риском. Правда, настоящей степени этого риска в тот момент не представлял не только Грабовский, но даже и хитрый, многоопытный Граф. Впоследствии он за свое легкомыслие жестоко поплатился: история эта закончилась для него плохо – хуже некуда. Зато Борис Григорьевич Грабовский благодаря его идее стал тем, кем он был теперь, достигнув высот, о которых в далеком девяносто первом году не мог даже мечтать.
…Почуяв удушливый запах паленой пластмассы, ясновидящий встал из кресла и, подойдя к окну, плотно его закрыл. Снаружи совсем стемнело; оранжевые блики постепенно затухающего огня освещали толстую приземистую фигуру Хохла, который, стоя над мангалом, ворошил какой-то палкой догорающую, спекшуюся в бесформенный ноздреватый ком массу, а она отчаянно дымила и выбрасывала в ночь снопы искр. Борис Григорьевич подумал, как было бы славно, если бы прошлое можно было уничтожить так же легко, как компьютерные дискеты. Увы, над временем даже он не был властен – по крайней мере, пока.
Невесело улыбнувшись этому «пока», Грабовский задернул плотную штору и вышел из кабинета – нужно было ложиться, поскольку завтра ему предстоял еще один долгий, полный нелегких забот день.
Глава 7
Глеб Сиверов оттолкнул от себя тощую картонную папку и с хрустом потянулся всем телом, с удовольствием разминая затекшие мышцы. В голове у него гудела и звенела ничем не заполненная пустота, посреди которой поплавком подскакивала одна-единственная мысль, и даже не мысль, собственно, а что-то вроде изумленного возгласа: «Ничего себе!»
Освещенный лампой под старомодным зеленым абажуром столик стоял в неглубокой нише, где имелся занавешенный тяжелой портьерой проем наподобие оконного. Резонно было предположить, что это и есть окно, однако, когда Сиверов по укоренившейся привычке первым делом находить запасной путь к отступлению заглянул за портьеру, там оказалась гладко оштукатуренная, кремового цвета стена. Собственно, ожидать чего-то иного было бы по меньшей мере странно: помещение располагалось глубоко под землей.
Параллельные ряды заполненных картонными папками стеллажей были развернуты к нише торцом, и, глядя между ними, Глеб время от времени видел фигуру здешнего сотрудника, который бродил взад-вперед по поперечному проходу, делая вид, что занят какими-то своими делами. Вообще-то, если вдуматься, он действительно был занят выполнением своих прямых обязанностей: следил за посетителем, готовый, если что, сделать ему строгое замечание, а то и вовсе пристрелить к чертовой матери за нарушение какого-нибудь из многочисленных здешних правил. Глеб не собирался давать ему такую возможность: не так давно он сам побывал в шкуре архивного работника и хорошо знал, что здесь можно, а чего нельзя. Кроме всего прочего, ему не хотелось подводить Федора Филипповича, который разными правдами и неправдами добыл своему агенту пропуск в это глубоко засекреченное место. Делая это, генерал не преминул высказать сомнение в целесообразности предпринимаемого Глебом поиска, хотя и не спорил с тем, что к Грабовскому давно пора хорошенько присмотреться. Такая покладистость показалась Сиверову немного подозрительной: можно было подумать, что Потапчук не высказал свое частное мнение, а подтвердил задание, которое Слепой начал выполнять еще до получения приказа.
Очень уж густо в последнее время пошли совпадения, и все они были чертовски странными. Странные сообщения по телевидению и в Интернете, странная история исчезновения Максима Соколовского, странные разговоры об оживших, потерявших память покойниках, странная реакция генерала Потапчука, странные мысли и воспоминания, которые начали посещать Глеба в последнее время, а теперь вот еще и это…
Протянув руку, Глеб перебросил стопку скрепленных скоросшивателем листков и открыл папку на первой странице, к уголку которой ржавой скрепкой была прикреплена уже слегка пожелтевшая черно-белая фотография. С фотографии смотрело молодое угрюмое лицо с длинным крючковатым носом, жестоким ртом и круглыми, как у птицы, глубоко посаженными глазами. Темные волосы гладко зачесаны на косой пробор, темный пиджак, белая рубашка, широченный, по тогдашней моде, галстук в крупную полоску – видно, что парень с полной серьезностью отнесся к такому ответственному делу, как фотографирование на официальный документ. Небось такая же карточка, только уменьшенная, красовалась и в его служебном удостоверении… Изображенное на фотографии лицо было знакомо Глебу; оно смотрело на него будто со дна глубокого колодца, стенки которого были сложены из бесчисленного множества дней, пролетевших с той поры, когда свежеиспеченный агент ФСБ, которого тогда еще никто не называл Слепым, охотился за человеком по кличке Граф и его подельниками.
Имен этих людей не знали даже те, кто послал Глеба за ними в погоню. В деле они значились под кличками; были известны также воинские звания Графа и Шкипера – оба были майорами КГБ и так же, как их подельники, работали в секретной лаборатории Комитета, занимавшейся исследованиями паранормальных явлений. А сдал всю компанию человек по кличке Полкан – бывший руководитель ликвидированной лаборатории, доктор наук в полковничьих погонах. Причина этого благородного поступка так и осталась для Глеба тайной: то ли был этот Полкан настоящим патриотом приказавшей долго жить великой Родины, то ли молодежь просто не захотела делиться с ним доходами от задуманного мероприятия, а ему это не понравилось… За давностью лет можно было не сомневаться, что этот вопрос так и останется без ответа; Глеб склонен был предполагать, что тут одинаково возможны обе причины: будучи грубо отодвинутым от кормушки сопляками, которые еще вчера ходили перед ним по струнке, Полкан обиделся, и эта обида сильно подогрела его патриотизм.
И кто бы мог подумать, что знаменитый на все постсоветское пространство экстрасенс Борис Грабовский был младшим научным сотрудником той самой лаборатории? У Глеба немедленно родился новый вопрос: что же заставило его прийти именно сюда и искать нужную папку именно в том отделе архива, в котором она, в конце концов, обнаружилась?
Вот на этот вопрос он ответить не мог, и фотография в личном деле капитана КГБ Грабовского ему в этом нисколечко не помогла. Это была та самая фотография, по которой в далеком девяносто втором году он пытался выследить Гроба в Болгарии, и изображенное на ней лицо лишь очень отдаленно напоминало известное всей стране лицо знаменитого ясновидца. У нынешнего Бориса Грабовского не было ни этого крючковатого ястребиного носа, ни круглых птичьих глаз, ни жестоких складок в углах рта; он сильно изменился за эти годы, и у Слепого были все основания подозревать, что дело тут не в одном только времени. Время не укорачивает носы и не меняет разрез глаз; оно лишь увеличивает количество морщин, но не передвигает их с места на место. С лицом Грабовского явно поработал пластический хирург. Глеб этому нисколько не удивился; что его поразило, так это невиданный, стремительный взлет серого, незаметного человечка, который в молодости не выделялся никакими особыми талантами. В лаборатории своей он работал именно как исследователь, а не как исследуемый; а может, экстрасенсорные способности передаются как грипп или свинка? Или они там, у себя, успели-таки открыть способ развивать эти способности у самых обыкновенных людей? Открыть открыли, а доложить начальству уже не успели: Союз развалился, КГБ СССР перестал существовать… А?
