Однако когда Катерина увидела Федю совсем рядом — похудевшего, тихого, в чужих бермудах, — она мигом выбросила из головы все медицинские рекомендации. Взмокшую руку Самоварова она наконец выпустила и так двинула крепким плечом полуоткрытую дверь, что та оглушительно, просыпав побелку, стукнулась о стену.
Катерина ворвалась в палату с возгласом:
— Федя! Федя!
Грудной, богатый Катеринин голос даже без помощи усилителей легко достигал галерки. Он одним своим тембром сотрясал душу. Самоваров, стоя в дверях, мог видеть, как нейтральное, бесстрастное лицо доктора Низамутдиновой от звуков этого голоса перекосилось и обмякло. Больной, дремавший в палате под сиреневым одеялом, вскочил как ошпаренный и спустил голые ноги на пол. Он оказался бледным юношей с большими полупрозрачными ушами (как позже выяснилось, этот юноша уклонялся на Луначарке от исполнения воинского долга).
Сам Федя замер, сохранив в фигуре и улыбке чеховскую мягкость. Его лицо было сегодня небритее, чем обычно, и худее, и желтее. Даже его нос, кажется, немного искривился. Черные глаза остановились на Катерине. Они не моргали и не выражали ничего. Рот безвольно открылся.
— Федя! — повторила Катерина тоном ниже, еще проникновеннее.
Бледный юноша-уклонист вздрогнул и подобрал ноги под одеяло.
Катерина сделала последний шаг, кинулась к Феде и прижалась к его груди. Доктор Низамутдинова хотела сказать ей что-то осуждающее, но тут Федя наконец шевельнулся и скрестил длинные бледные руки на Катерининой спине. Спина эта крупно вздрагивала. Юноша с ушами снова лег и прикрыл голову одеялом.
— Федя, милый, это ты! Ты! Где же ты был так долго? Боже, как долго… Ты жив! Ты жив! Карасевич, мы все с ума сходили… Ты жив! Как долго…
Такие и подобные слова говорила и говорила Катерина, не отрываясь от Фединой груди и приглушая ею мощь своего голоса.
Карасевич стоял все так же неподвижно. Вдруг большая мутная слеза созрела в его левом, чуть сощуренном глазу. Она медленно поползла, виляя по небритой щеке. Затем скатилась и другая, из другого глаза, а за ней еще и еще — потоком, так что Феде пришлось совсем закрыть глаза и тоненько, жалко всхлипнуть.
Катерина перестала говорить. Она властно усадила Федю на кровать и сама села рядом. Кровать под ней струнно запела и звякнула.
Самоваров посмотрел на Катерину и удивился. Оказалось, что, несмотря на дрожь спины, душу раздирающие слова и слезы в голосе, она все это время не плакала.
— Федя, я рядом! Все будет хорошо! Все уже хорошо! — заклинала Катерина.
Крупной рукой в нефритовых перстнях она перебирала Федины жесткие, нечесаные волосы и улыбалась дрожащей улыбкой.
Самоваров отвернулся в смущении. Не то чтоб ему было неловко присутствовать при интимной семейной сцене, нет! Но часто в кино и на сцене видел он точно такие же дрожащие улыбки и чуткие женские пальцы, перебирающие волосы любимого. Он не был уверен, что Катерина фальшивит. Он не мог представить, что бы он сам делал, если б был любящей женщиной и вместо желанного трупа и новой жизни получил жизнь старую и старого беспутного мужа — невредимого, но в психушке и в гуманитарной майке. Может быть, он тоже бросился бы перебирать его волосы. А может, и нет. Вот это-то сомнение и смущало.
Доктор Низамутдинова неслышными шагами подобралась к Самоварову и прошептала:
— Вы подтверждаете — это в самом деле пропавший режиссер Карасевич?
— Разве вы не видите? Кому же еще быть? — ответил Самоваров самым сокровенным шепотом, на какой был способен. — Приметы вполне совпадают. Я, пожалуй, пойду!
— Нет-нет-нет! — запротестовала с кровати Катерина.
Оказывается, своим чутким ухом она слышала тишайшие звуки. Продолжая одной рукой блуждать в Фединых волосах и цеплять их перстнями, она другой потянулась к Самоварову.
— Нет-нет-нет! — говорила она. — Идите к нам, Николай Алексеевич. Идите сюда! Только благодаря вам случилась эта встреча. Вы чудо совершили! И именно в эту минуту нам нужна ваша исцеляющая энергия. Идите, идите к нам!
Самоваров колебался. В голосе Катерины звучала непритворная боль, ее рука просила и звала, но обниматься с Федей и излучать энергию ему не хотелось.
— Лишь на несколько минут! На несколько минут! — молила Катерина.
Доктор Низамутдинова смотрела выжидательно. Даже уклонист высунул ушастую голову из сиреневого шалаша одеяла.
Что оставалось делать? Самоваров неохотно присел рядом с Федей. Пружины кровати уже не заскрипели, а забасили под его тяжестью, а сетка опасно провисла. Колени сидящих оказались вровень с их подбородками.
«Ладно! Излучу энергию. Будет что Насте сегодня рассказать», — утешил себя Самоваров.
Федя Карасевич больше не плакал. Он только прижимался к жене и с опаской поглядывал на Самоварова.
— Это наш добрый друг, наш добрый гений, — говорила Катерина, бедром подталкивая Федю поближе к Самоварову. — Он так поддержал меня! Знаешь, Николай Алексеевич никогда не верил в твою смерть. Это он нашел тебя здесь. Его присутствие действует неотразимо. Подвинься же, Федя! Николай Алексеевич, вы тоже сядьте ближе и дайте свою руку. Дайте же руку!
Она поймала руку Самоварова, которую тот попытался спрятать за спину, и возложила на холодный и липкий Федин лоб.
— Карасевич, ты сейчас почувствуешь облегчение, — пообещала она. — Только закрой глаза. Да закрой же! Второй тоже! Теперь чувствуешь? Да? Тебе легче? Я знала, знала! Федя, это важно, не сачкуй — закрой глаза! Закрой и скажи, как меня зовут.
— Катя, — ответил Карасевич потерянным голосом.
— Вы слышали? Он все помнит! Слышали? — закричала Катерина и так вжала руку Самоварова в Федину голову, что несчастный больной откинулся назад и стукнулся затылком о стену. Уклонист снова спрятался под одеялом.
Самоваров, у которого начал затекать локоть, попытался освободить свою руку. Но Катерина ее не отпускала. Только самому Феде, повалившись на бок, удалось кое-как вывернуться из-под энергетического гнета.
Самоваров воспользовался моментом. Он ухватился руками за края кровати и выбрался на волю. Затем деловито посмотрел на часы. Так и не поняв, который час, он заявил:
— Мне пора! Всего доброго. До свидания.
Когда он вышел из палаты и устремился к выходу, то услышал за своей спиной шаги. Он решил, что это Катерина его догоняет, чтобы урвать дополнительный кусочек его небывалой энергии. Он прибавил шагу, но потом оглянулся и увидел доктора Низамутдинову.
— Постойте! Одну минуту! — сказала Низамутдинова, настигнув его. — Честно говоря, я впервые вижу такой впечатляющий результат. Больной казался крайне тяжелым: посттравматическая амнезия. У него ведь вся голова в гематомах, да еще и сильный ушиб правого бока и бедра. Похоже, его ударили по голове, или он попал под машину, или и то и другое. В крови следы лошадиной дозы диазепама.
