— Здравствуйте, — задержала она свою руку в его.
— Здравствуйте…
— Вот, оказывается, кому я обязана своей жизнью и свободой, — глядя на него с жадным любопытством, начала она и смолкла. Виктор собрался что-то сказать, но она опередила его: — Если бы вы знали, что я пережила! Какой это ужас! Еще там, на корабле!.. — говорила она с горящими глазами. — Это не человек… Он… — голос ее пресекся, и к глазам подкатили слезы.
— Я знаю, — пожал Виктор ее руку.
Она вспыхнула с приоткрытыми от изумления губами.
— Ах, да! — кивнула. — Вы же все знаете.
Виктор опять хотел что-то сказать, но не успел вставить слово в образовавшуюся паузу.
— Вы поймали этого монстра?!
— Поймали, — почувствовав сухость во рту, проговорил Виктор и на долю секунды перестал себя контролировать. Тепло, энергия, исходившие от этой женщины сделали его беззащитным.
— Впрочем, — Милла вздохнула и подняла глаза вверх, чтобы не показывать своего разочарования, — один раз его уже сажали в тюрьму. Но он сбежал. Боюсь, и на этот раз он вывернется. Но ведь что-то можно сделать? О! — ее глаза сузились, и в них загорелась ненависть. — Я бы его на части разорвала, я бы… не знаю, что с ним сделала, — говорила она, потрясая кулаками. — Неужели ему опять удастся уйти? Ну да, начнется волокита… Ведь он иностранец. Наймет адвокатов, и те изо всех сил будут стараться, чтобы этот подонок избежал наказания. Но я! Я обязательно напишу заявление в милицию! — запальчиво воскликнула она и почти тут же потухшим голосом заметила: — Впрочем, один раз я уже писала в полицию…
— Прошу вас, — Виктору наконец удалось предложить ей сесть в машину.
— Ах, да! Простите, я вас заговорила. Но вы не представляете, какое это жуткое, разъедающее тебя, словно кислота, чувство — видеть торжество подлеца.
— Представляю, — обернувшись к ней с первого сиденья, сказал Виктор. — Сколько раз так бывало: гоняешься за каким-нибудь отморозком, теряешь друзей, бойцов, наконец арестуешь его. А несколько месяцев спустя он бросает на тебя презрительный взгляд, выходя оправданным из зала суда. Я не однажды переживал это. И отлично знаю, как терзает невозможность наказать зло. Поэтому на этот раз я решил подстраховаться. Пусть себе нанимает адвокатов, связывается со своим посольством… — усмехнулся Виктор.
— Что же вы с ним сделали?
— Ничего.
Милла отвела глаза, чтобы скрыть разочарование.
— Его на два дня, в виду возникшей неразберихи, посадили в СИЗО, в общую камеру, как педофила… Ну нет у нас отдельных камер. Что поделаешь!
Милла только выдохнула:
— А!..
— Сейчас его должны перевести в КПЗ. Я подумал, что вы были бы не прочь взглянуть на него.
Милла не нашлась, что ответить.
Она не узнала Ксавье, всегда заносчиво насмешливого, с гордой осанкой человека, который привык поступать только так, как хочет он сам.
Виктор тронул ее за локоть, привлекая внимание к согбенной фигуре мужчины в грязно-серого цвета рубашке, который, еле передвигая ноги, шел между конвойными.
Милла метнула на Виктора удивленный взгляд: «Это он?!» Виктор утвердительно опустил веки.
Дежурный загремел ключами, отпирая решетчатую дверь. Ксавье вышел и вдруг остановился, как вкопанный. Он увидел Миллу. Кровь бросилась в голову, он глухо застонал от осознания своей полной беспомощности и чудовищного позора. «Отомстила!» — пронеслось в голове.
Она смотрела на него с жадностью человека, стремящегося насладиться унижением другого.
Ксавье пронзила резкая боль и словно пригвоздила к полу. Конвой понукал его идти, но он не мог двинуться с места. Все, что с ним произошло, с новой силой вспыхнуло в памяти. Эти разъяренные морды, эти железные руки, как тиски, охватившие его холеное тело… Эта дикая боль!.. Умопомрачающее бешенство от бессилия… Закушенные до крови губы… И нескончаемый издевательский смех… и он, лежащий на полу… И вновь адские муки… Он потерял счет часам, дням, он потерял себя…
Виктор подал Милле руку, когда они спускались по ступенькам.
— Ну как?! — обернувшись к ней, спросил он.
Милла вдохнула напоенный снежной влагой воздух и ответила:
— Хорошо! Да, — подтвердила через минуту, — именно, хорошо.
ГЛАВА 23
Дома Игоря ждала измученная капризами невестки мать и Лика, которая набросилась на него с упреками, повторяя чуть ли не через каждое слово: «Как ты мог?!»
— Я вся изнервничалась! А ты опять со своей певичкой!.. У тебя жена должна родить, — со слезами всхлипнула она и, хлопнув дверью, затворилась в спальне. До Игоря с матерью донесся скрип кровати, прогнувшейся под ее тяжестью.
— Принеси воды! — раздался ее повелительный тон. Игорь посмотрел на мать. Та тяжело вздохнула, возведя глаза вверх.
— Что ты творишь? — вернувшись от рыдающей Лики, спросила она Игоря. — У тебя будет двое… Ты только вдумайся, двое мальчиков. А ты с певицей! Нехорошо.
— Мама, и ты туда же! Не с певицей, а с Миллой. Я же тебе о ней столько рассказывал. Она необыкновенная. Она… милая… Я не могу без нее.
— Поздно, Игорек! Что поделаешь, так, видно, тебе на роду написано. Поздно ты встретил свою Миллу.
— Но не могу же я из-за них, — Игорь движением головы указал на дверь спальни, — перестать быть самим собой.
Екатерина Петровна всплеснула руками.
— Придется! А ты как думал? Все семьи основаны на любви? Увы, к сожалению, нет. Большей частью они основаны на долге. Все уходит: и любовь, и уважение, и общность интересов, а долг остается.
— Мам, — приложил он ее ладонь к своей щеке, — я не хочу так. Не хочу!
— Подожди. Ты ведь еще не видел своих мальчиков. А как взглянешь, так и с Ликой примиришься.
— Нет! Нет! Почему я должен примиряться? Мое сердце, мои мысли постоянно с Миллой. Я вижу ее повсюду, чувствую ее… И потом, мы же с Ликой заключили фиктивный брак.
— Так надо было и жить с ней фиктивно.
— Да это все она! Я ни разу не лег к ней в постель. Это она…
— Ну-ну! А ты вообще ни при чем. Хватит, Игорь. Отвечать приходится за все, и за глупость тоже.
Игорь махнул рукой и выскочил на улицу. Набрал номер Миллы. Но она не ответила. Он звонил не переставая. И вот, наконец, раздался ее голос.
— Да.
— Милла, ты где? Я сейчас подъеду.
— Прости, у меня назначена встреча с репортером.
— Я посижу, подожду. Пойми, через три дня я возвращаюсь в Англию.
— А у меня через неделю начнутся гастроли. Я тоже уеду из Москвы.
— И что? Неужели это все? Мы опять расстанемся?
