И везде были турки, турки всех возможных видов. Это были турки-богачи и турки-бедняки, турецкие рыбаки, купцы, грузчики, паши, солдаты, адмиралы и должностные лица. Турок в других, христианских странах сразу же хватают за то, что они мусульмане, а здесь, в их собственной стране, никто даже не мог назвать ту самую индивидуальную черту, которая выдает их на чужбине. Зато венецианцы в Османской империи казались чужаками.
Я был рад ступить на эту землю и увидеть все своими глазами. Я знал по собственному опыту, как легко стать частью этой толпы, присоединяясь к всеобщему безумству. И я знал, как легко это безумство может овладеть тобой, и я мог обнаружить себя плачущим над этим унылым перечнем. И к тому же после более чем месяца, проведенного в море, каждый мой шаг по твердой земле вызывал дискомфорт. Мне пришлось присесть на баул с привезенной шерстью, чтобы немного привыкнуть к твердой земле и прийти в себя.
Из всех представителей человеческого рода, присутствующего в порту, один вид явно отсутствовал. Это были женщины любой расы и национальности. Здесь даже не было раскрашенных шлюх, изобилующих в каждом порту Италии. Это было как раз темой разговора двух моряков, которые после трехмесячного путешествия наконец-то оказались на твердой земле, но им пришлось отойти подальше от остальных, чтобы говорить об этом. Я был уверен, что София Баффо в этой толпе мужчин будет выглядеть, как круг среди квадратов.
Однако Хусаин увидел ее первым. Он был мудр и не искал в толпе ее высокую стройную фигуру или золотое одеяние, он искал маленького грязного раба купца, который торговался с Улуй-Али утром.
Дочь Баффо и ее служанка были увезены с корабля укутанными в покрывала и были больше похожи на тени, чем на живых существ. Я мог только сказать, кто из них была она — даже после того, как Хусаин показал на них — потому что она была очень высокого роста и потому что она постоянно выглядывала из-под покрывала, чтобы рассмотреть чудесный мир вокруг нее. Купец пытался остеречь ее от этой ошибки, потому что если это подглядывание позволяло ей лучше рассмотреть окружающее, то это также открывало и ее саму для окружающего мира, ее как драгоценный товар, который он не собирался показывать здесь, в порту, как какой-нибудь моток шелка. К счастью, у него были приготовлены носилки, в которые сразу же усадили женщин. Восемь огромных носильщиков быстро водрузили носилки на плечи и скрылись из виду. Даже если состояние моих ног и позволило бы мне догнать их, тяжелая рука Хусаина не разрешала мне этого делать.
Затем Хусаин отвел меня к себе домой, где я был встречен так гостеприимно, как будто я и вправду был его сыном. Когда-то я уже навещал его здесь, в Стамбуле, поэтому знал, что в действительности это был не его дом, а его свекра. Как выходец из Антиохии, Хусаин нашел очень выгодной женитьбу на молодой девушке из Стамбула, единственной дочери очень богатого купца.
Хотя дом и находился в городе, он располагался рядом с парком Ланга Бостани и выходил на Мраморное море. Он размещался за высокими стенами с небольшим, но прекрасным садом с фиговыми деревьями. Апельсиновые и лимонные деревья, все еще увешенные плодами, перемежались с кустами роз и мимозы, которые обещали через месяц наполнить сад чудесным ароматом. Кусты жасмина как раз цвели и, казалось, заполонили весь сад, и их аромат, как духи престарелой куртизанки, обволакивал все вокруг.
Дом не был похож на блистательные особняки богачей. Сделанный из дерева, он отлично вписывался в разросшийся сад и казался частью природы. Я думаю, его архитектура предшествовала турецкому завоеванию: колонны у входа были византийскими. Однако на втором этаже, где располагался гарем, окна были зарешечены. Во время моего визита я видел только три комнаты для гостей, или для мужчин, где свежеокрашенные стены были украшены коврами и подушками. Одна из комнат выходила на море, и корабли, большие и маленькие, можно было видеть прямо через огромное окно, сидя на ковре.
Конечно, я никогда не видел жены Хусаина, его сына привели поприветствовать отца, которого он совсем не помнил и даже, наоборот, был напуган его громким голосом и золотой улыбкой. Маленький мальчик начал плакать, сжимая красный шелк своей новой рубашки, и его быстро увели обратно. В конце концов, Хусаин по расчету женился-то на старом купце, и эти двое встретились с радостью и уважением, которое редко встретишь между мужем и женой.
В доме была собственная купальня, и первым делом этих скрупулезных турок было воспользоваться ею. Хусаин и его тесть пригласили меня присоединиться, но я отказался, испытывая желание остаться наедине со своими мыслями. Затем турки приступили к вечерним молитвам и оставили меня одного совершить омовение.
В маленькой комнате стояло много тазов и ванн, наполненных водой, которая к тому же была ужасно горячей. Я снял свой камзол и нижнюю сорочку и вылил чашу воды на голову и волосы, чтобы смыть наконец эту въевшуюся морскую соль. Затем я увидел стопку чистой турецкой одежды: шаровары, рубашку, жилет, пояс и накидку с длинными рукавами, которую надевали сверху. Я отказался от их приманки и надел свою собственную одежду, пропахшую моим запахом и потом. Мне совсем не хотелось становиться похожим на женоподобного турка.
Хусаин и его тесть переглянулись, когда увидели меня. Я понимаю, от меня немного пахло. Но из вежливости они ничего не сказали и вернулись к своему разговору.
Оба моих хозяина разговаривали легко и долго по старой турецкой традиции, совершенно не торопясь конкретизировать тему разговора. Была уже полночь, весь дом уже спал, когда мой друг наконец перешел к рассказу о наших приключениях. (Что же они тогда обсуждали до этого?) Очень беспокоясь, что я должен перейти к обсуждению рабов и работорговли, я кивнул Хусаину головой, в то время как он все еще продолжал рассказывать о затоплении корабля рыцарей под возгласы тестя: «Аллах хранит тебя!» и «Аллах, пошли такую судьбу всем твоим врагам!»
* * *
Я проснулся, когда еще была ночь, но в гостиной я был один и все лампы были погашены. Холодный зимний ветер, дующий с Черного моря, проникал и сюда.
Я предположил, что Хусаин наконец-то пошел зачинать еще одного сына, если пожелает Аллах, а старый купец отправился в свою комнату. Без колыбельной голосов мой ум и нервы не могли успокоиться и я никак не мог снова уснуть. Чтобы не сидеть в темноте, я попытался зажечь лампу, но без успеха.
Вдруг я услышал звуки из комнаты недалеко от той, в которой я находился. Это крысы — была моя первая мысль. Испытывая отвращение к этим существам, я замер, чтобы случайно не дотронуться хотя бы до одной. Я надеялся, что они найдут крошки, за которыми пришли, и потом убегут.
Но в этот момент, к моему удивлению, я увидел свет лампы, а ведь крысы обычно не зажигают свет. И представьте мое удивление, когда я увидел сначала руки, затем лицо и затем целиком фигуру привлекательной молодой чернокожей девушки, освещенную светом.
— Добрый вечер, господин, — сказала она, держа свои руки перекрещенными на груди, кланяясь и улыбаясь. Ее зубы были безупречны, а ее глаза были как пламя в лампе, только добрее.
