Через два дня София стала различать смену дня и ночи, что в конечном счете убедило ее в могуществе Айвы. Жертвы подлинной оспы, даже если они и выживали, находились в бреду не менее недели. Но все же она чувствовала себя, как сожженный корпус корабля, такой же пустой, как мраморный коридор без ковров, но с плиткой и зеркалами, которые отражают лишь его пустоту, безразличие и усталость.
— Есть что-то еще, что мучит ее, — сказала Айва сурово, обращаясь к поломойке, — не только мое лекарство. Видишь? Царапины такие чистые, какие можно только желать. Только порез и виден, так что скоро они заживут. София уже взрослая, а не восьмилетняя девочка, оставшиеся метины не увеличатся во время роста, они останутся такого же размера, как и сейчас, не больше большого пальца. Нет, это что-то еще.
Через две недели, проведенных в гареме, Айва заявила Софии, что та совершенно здорова и готова к путешествию, и поклялась больше к ней не приходить.
— У нее депрессия. Самое обычное состояние здесь, в гареме, и я не выпишу лекарства от такого недуга. Самая лучшая терапия — это путешествие. Новая девушка уже выздоровела, и я прописываю ей путешествие, — сказала она Фариде.
Однако быть здоровой для переезда — не значит желать путешествовать.
Маленькая поломойка плакала, как будто теряет единственного в жизни друга.
Апатичность Софии закончилась на следующее утро, когда евнухи, с которыми она и не собиралась разговаривать, снова закутали ее в вуали и покрывала. Ей было все равно, куда ее ведут, и она не оказывала никакого сопротивления. Оказалось, что ее ведут через сады по какому-то новому маршруту. Скоро они достигли воды. Как неживую куклу, ее усадили в лодку и переправили через Босфор в бухту Скутари на азиатской стороне.
Там ее снова посадили на носилки, но в этот раз путешествие не закончилось, пока не наступила ночь. И утром оно началось снова. И продолжалось весь следующий день и следующий тоже. Вскоре София поняла, что гарем в прекрасном Стамбуле уже не будет ее домом.
Иногда ее носилки останавливались на час или два на период полуденной жары. София оказывалась посередине какого-либо грязного поля с грязными крестьянами, которые ухаживали за своими грязными посевами, и от этих картин она приходила в отчаяние. В конце концов, она могла бы выйти замуж за корфиота, оставив свои властолюбивые мечты. Сейчас же ее окружала полная неизвестность. Здесь не было никого, кто мог бы ответить ей, куда она едет и зачем. Даже если бы носильщики и смогли понять ее вопросы, то не осмелились бы ответить на них под пристальным взглядом огромного белокожего евнуха. Путешествие продолжалось целую неделю.
* * *
К счастью, на третий день люди, сопровождавшие одиночные носилки Софии, догнали большой караван и присоединились к нему Когда София впервые услышала шум от новых сопровождающих, она приняла их еще за одну толпу крестьян, идущих на рынок Она представила их с паршивыми ослами, нагруженных женами, детьми, курами и капустой, и закрыла занавеси на носилках еще плотнее, чтобы не видеть ужасов сельской жизни и избежать шума и грязи.
Когда они остановились в полдень и шум не прекратился, она даже отказалась выходить, хотя размять ноги и облегчиться ей очень хотелось.
Неожиданно занавеси раскрыли с внешней стороны, и сильно завуалированное лицо возникло в проеме. Протянувшаяся рука закрыла ей рот, что усилило тревогу Софии, в то время как вторая рука немного отодвинула вуаль с лица подошедшей.
София сразу же узнала сверкнувшие глаза и вскрикнула от восхищения. Всю ее апатию как рукой сняло. В конце концов, она и эта прекрасная женщина путешествовали вместе!
— Мы остановились, чтобы навестить друзей по дороге. И чтобы дать тебе время оправиться от оспы.
Нужно отметить, что за эти две недели словарный запас Софии значительно расширился. Она понимала многое из приветствия Нур Бану, но сейчас это не имело для нее особого значения.
Для Софии также не имело значения, куда ее везут, пускай даже на край земли, до тех пор пока эта женщина находилась рядом. Для новенькой рабыни был радостью тот факт, что для нее здесь нашлось место.
Кутахия — так назывался пункт их назначения — был маленький город: если с каждого человека взяли бы налог в половину граша, то этих денег не хватило бы даже для покупки Софии Баффо. Почти такую же большую территорию, как и территория, занимаемая черепичными крышами городских домов, занимала цитадель на холме. Это было старинное здание с византийским фундаментом и подвальными этажами, чуть измененными ремонтными работами. Здесь жил правитель города со своей семьей.
София была помещена в гарем этой крепости.
XXVIII
София скоро узнала, что «Нур Бану» по-турецки означает «женщина славы и величия», и она продолжала думать, что никакая другая женщина недостойна этого имени так, как Нур Бану. Иногда та удостаивала Софию вниманием.
— Кутахия — это ужасно скучное место, чтобы здесь жить всегда, — говорила ей Нур Бану Кадин. — Зима, несомненно, здесь самое промозглое, холодное и отвратительное время года. Поэтому нельзя винить меня в том, что я использую каждый шанс, чтобы проводить зиму в Великом Гареме. Но, к несчастью, неудовлетворение и жалобы, которые могут сработать зимой, не действуют летом, так как Стамбул самый влажный и полный лихорадки город, в отличие от этого места в горах.
Но очень скоро София разочаровалась в нем. Нур Бану утешала ее как могла:
— Мы просто должны быть сдержанными и дождаться нашего времени. Старый человек не может жить вечно, Аллах сжалится над ним.
София верила и надеялась на эти пылкие слова старшей женщины, хотя вначале даже предположить не могла, кто может быть этим «старым человеком».
— Позволь мне рассказать тебе, маленькое облачко с чужой стороны, кто мы есть и как попали в Кутахию, так как это поможет тебе узнать твоего нового господина и наш образ жизни, даже если ты еще не все поймешь из моего рассказа.
София страстно покачала головой в знак готовности внимательно выслушать этот рассказ, который обещал быть достаточно длинным. Такое внимание со стороны Нур Бану льстило ей, и даже упоминание «ее нового господина» не раздражало ее, поскольку она узнала, что он является господином и для Нур Бану.
Она не видела мужчин с момента ее приезда, за исключением громилы и нескольких других евнухов. Больше, чем тюремными надсмотрщиками, они были ее защитниками. Если ей когда-нибудь понадобятся такие услуги, они смогут осуществлять ее связь с внешним миром. На настоящий же момент она только научилась доверять их пристальному взгляду и звать их не по имени, а обращаясь больше к их статусу, называя их либо «кадим» — слуга, либо «уздах» — учитель.
— Меня забрали от моих бедных родителей в возрасте четырех лет, — начала свой рассказ Нур Бану. — В действительности я никогда не знала другой жизни, как только исполнять прихоти этого великого мужчины. Конечно, мое положение было в какой-то мере поднято судьбой, которая сделала меня матерью старшего сына этого мужчины.
