В конце концов Сафи умудрилась вставить слово «ничего» в этот поток вопросов.
— Как это ничего?
— Я не верю этому. Она, должно быть, прячет это.
— Но я думала, что это что-то большое, что невозможно спрятать.
— Возможно, это раб?
— Прекрасный евнух в твое собственное услужение?
— Вилла на Черном море? Конечно, он не мог дать тебе что-то меньшее.
— Я говорю вам, клянусь жизнью, — сказала Сафи, небрежно махая рукой с чашей плова, — он мне ничего не дал.
Она съела еще чуть-чуть и затем сказала:
— За исключением, возможно, — если Аллах пожелает — сына.
Она посмотрела прямо на Нур Бану, когда произносила это. Старая женщина даже убавила гордости и спеси, подойдя к толпе и слушая этот разговор. Но она успокаивала себя тем фактом, что все же это был ее план, хотя и был исполнен против ее воли.
Однако в голосе Нур Бану чувствовалась горечь, так же как и в ее словах:
— Он ничего тебе не дал? Хорошо, но ты не могла пользоваться таким успехом и усердно трудиться в течение трех дней и не получить за это ничего.
— Усердно трудиться, госпожа? Вы называете это «усердно трудиться»? — Сафи встретилась с глазами женщины с самоуверенной упрекающей улыбкой. — Хорошо, для тех, кто зовет это усердной работой, должна быть плата. Но я сама получила от этого удовольствие. Много удовольствия, — повторила она.
— Не вините вашего сына, — продолжала Сафи. — Возможно, он подарит мне что-нибудь позже, но когда я уходила, он спал.
— Он?.. Ты хочешь сказать, что ты ушла, пока он спал? Без его разрешения? Ты вышла из комнаты прежде, чем он?
— Да, да, да и еще раз да!
— Но этого просто нельзя делать. Сафи, я настаиваю, чтобы ты вернулась в мабейн и не покидала его до тех пор, пока мой сын не прикажет тебе.
— Есмихан! — Сафи проигнорировала отданное указание и вместо этого повернулась к девушке. — Есмихан, пойдешь со мной в баню? Я и сказать не могу, как хорошо и приятно почувствовать воду! Моя кожа уже покрыта коркой.
Молодая девушка взяла руку Сафи, даже не подняв глаза на Нур Бану. В гареме появилась новая сила, и теперь все об этом знали. Сафи, конечно же, никогда не займет место матери наследника, но сейчас она победила. Мать наследника не могла уже так распоряжаться, как прежде, и это ослабляло ее силу.
— И еще, госпожа, — сказала Сафи через плечо, когда они с Есмихан шли рука об руку по направлению к ваннам. — Госпожа, если ваш сын пошлет за мной (а я предполагаю, что он может это сделать), откажите ему. Да, скажите ему, что я не расположена, и пусть он посылает за мной снова — о, скажем, не раньше следующей пятницы. Да, точно, не раньше пятницы.
Есмихан с трудом сдерживала смех, удивляясь прекрасной храбрости этой девушки — теперь женщины, — которая держала ее руку. Сафи понравилась эта усмешка, и обе, взявшись за руки, как в детстве, побежали прочь.
Сафи и Есмихан были все еще в банях, когда Мурат действительно послал за ней.
— Скажите ему, что я неважно себя чувствую, — ответила Сафи и вернулась к своему мытью.
Посланник вернулся через несколько минут с более жесткой и срочной просьбой.
— Я нехорошо себя чувствую, — снова сказала она с настойчивостью, и Есмихан, хихикая, присоединилась к Сафи, чтобы вытолкать посланника из комнаты.
Затем начали прибывать подарки.
Те, кто раньше щелкал языками от жалости, сейчас замолчали. Вначале это были простые подарки: корзина великолепных персиков; небольшая, хотя и очень милая, шкатулка; потом стали поступать более существенные. Мурат раньше не очень интересовался женщинами, поэтому не собирал в своем хранилище подарки для них, как это делали другие мужчины.
Вскоре, однако, стало ясно, что он нашел наставника по этому вопросу, и его гонцы были посланы в разные города с мешками грашей. Прибыли шелка, драгоценности! Кутахия никогда не видела ничего подобного.
Пользуясь этими дарами, Сафи сама делала подарки, очень внимательно выбирая женщин для этого. Если бы Мурат видел, как мало привязанности у Сафи к вещам, его охватило бы отчаяние.
Только некоторые его подарки она оставила и ревностно охраняла. Это была полудюжина плохо написанных поэм, которые принц вывел своей собственной рукой. Сафи, конечно, не могла сама прочесть их, но их прочитала Есмихан, единственный человек, которому она доверяла, и эмоции, которые они вызвали у нее, были неординарны. О да, поэмы Мурата были просто ужасны. Даже нескольких месяцев знакомства Сафи с турецкой любовной поэзией было достаточно, чтобы понять, насколько плохо было то, что написал принц. У нее всегда был хороший вкус и чувство ритма, воспитанные на итальянской поэзии. Однако неуклюжие закорючки Мурата сделали эти стихи дорогими для нее.
— Скажи мне, что означает это слово и вообще о чем здесь говорится? — спрашивала Сафи у своей ученой подруги. И часто ей удавалось отыскать эхо пути руки принца, которая когда-то двигалась по ее собственному телу, в линиях, нарисованных на бумаге.
— Спасибо тебе, Есмихан, — она благодарила девушку, даже если та повторялась в своих объяснениях.
Затем Сафи аккуратно складывала письмо и клала его в лиф своего платья: надо держать его ближе к сердцу и предотвратить попытки завистливых рук украсть любовное письмо, чтобы наложить на него проклятье. Все же ни подкуп, ни мольбы не могли переубедить Сафи встретиться с принцем, несмотря на то что ее первый порыв был очень импульсивен и страстен.
К концу недели Нур Бану не могла больше терпеть этот беспорядок и нарушение мира и гармонии в ее гареме. Она вызвала девушку к себе в комнату одну, только в сопровождении Кизлара Аги. Огромный белый евнух представлял физическую силу Нур Бану. Это было всецело в его власти: взять любую девушку из гарема и высечь ее хлыстом по ногам, пока она навсегда не становилась хромой, или, менее драматично, по ее спине или ягодицам, чтобы она не могла сидеть, спать или носить прекрасные шелка еще в течение месяца. Сафи представляла искушение, которое явно не однажды испытывала Нур Бану, но старшая женщина не могла позволить такого наказания. Если бы ее сын, расстроенный и увлеченный невольницей, услышал об этом, она могла потерять свое влияние над ним мгновенно и навсегда. Евнух, знала Сафи, был здесь только для того, чтобы добавить молчаливой силы к словам госпожи.
Кроме того, Сафи была протеже Нур Бану — ее личной собственностью, ее собственным произведением из пыли. Поэтому девушка не удивилась, что Нур Бану могла с трудом контролировать свой гнев, когда ее привели к ней в комнату. Но, несмотря на то что Сафи трудно было стоять в соответствующей позе рабыни, со скрещенными на груди руками, усмешка не покидала ее лица.
— Ты думаешь, что ты такая уж умная, моя маленькая синьорина, — сказала язвительно Нур Бану, — играя с моим сыном, как будто он паршивый ремесленник, а ты блудница? Хорошо, ты должна знать, что я узнала сегодня утром. Мурат отправил назад своих поэтов и ювелиров и послал снова за своими друзьями-опиоманами. Ты переиграла с ним однажды, моя девочка, и в течение недели я продам тебя владельцу борделя, где тебе самое место.
