— Джорджо Виньеро, — повторил я. — Виньеро.
Она попыталась несколько раз произнести эти иностранные слоги, заставляя их звучать больше как название болезни, которую мой дядя однажды получил от блудниц. О Святой Марк, она была очень простой, так неестественно защищенной этой простотой. И мне придется всю жизнь провести в компании этой женщины? Почему мой рефлекс выживания опять сработал? Я должен был позволить принцу Мурату убить меня.
В конце концов я понял, что это было безнадежно. Она будет произносить мое имя таким образом всегда, и день и ночь.
— Но как мне тогда называть тебя?
— Просто зовите меня «мужчина».
— Мужчина? — В ее голосе не было ни капли оскорбления. Только удивление.
— Нет, меня уже нельзя так называть. Просто зовите меня душой, которую Бог — Аллах — проклял больше, чем других людей. Адам легко отделался по сравнению со мной.
Возможно, моя борьба с турецким языком и скрыла всю ту горечь, которую я тогда испытывал.
— Ты слуга Аллаха, — начала она.
— Его раб, его евнух.
— Как и мы все, Абдула. Так же как и мы все, когда у нас хватает смелости узнать об этом. Некоторые из нас больше счастливы, потому что Аллах помогает им понять это быстрее, чем другим. Да, вот так обстоят дела. — Повторяла ли она заклинание, выученное наизусть? Или это были ее собственные мысли? — Тогда я назову тебя Абдула, слуга Аллаха.
Абдула. По крайней мере, это было мужское имя. Это было имя, которое мой друг Хусаин всегда мечтал дать мне, если я буду жить в его доме. Так же как я звал его Энрико в Венеции.
— Ты не против?
Какое это имело значение? Что вообще сейчас еще имеет значение? Я покачал головой в знак согласия.
— Тогда ты — Абдула. — Она окунула свою тряпочку в чашку с миррой. — Да, я думаю, что это имя тебе очень подходит. Гораздо лучше, чем Лулу. Ты отличаешься от других евнухов. Может быть, ты еще в этом новичок?
— Возможно.
— Это твоя первая должность?
— Да.
— Возможно, это все объясняет.
— Возможно.
— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы это была твоя единственная должность. Это нелегко, как я понимаю, для евнухов менять госпожу, к которой он привыкает и которая становится его семьей.
Привязанность к кому-нибудь в этот момент казалась мне невозможной, но я сказал:
— К вашим услугам, моя госпожа.
Первый раз я испытал чувство благодарности за терпение к толстой неряшливой жене Салах-ад-Дина — она пыталась научить меня строгим формальностям моего нового статуса. Она настояла на моем обучении, когда я высказал желание, чтобы меня продали. Было много смысла в этом обучении, так как после него мне сильно захотелось исчезнуть оттуда.
— Это правда, что говорят другие? — снова начала Есмихан.
— Кто другие?
Моя госпожа прикусила губу, так что из пухлой, она стала почти плоской.
— Паша Соколли — мой суженый — возможно, он сделал ошибку, послав тебя, такого молодого и неопытного.
— Я думаю, у него не очень большой опыт общения с евнухами, госпожа, это правда.
Вздохнув, Есмихан вдруг повеселела.
— Хорошо, я не нахожу в тебе ничего плохого. И даже больше: видя, как ты сражался с моим братом, я теперь доверяю тебе и знаю, что ты не бросишь в беде свою госпожу.
— Да, лишь тогда, когда я узнал, что он ваш брат, я отпустил его. Кого-нибудь другого…
— Я очень ценю это, евнух. Кому-нибудь другому понадобилось бы больше помощи, чем Сафи могла предоставить той ночью.
Она закончила обработку моих ран, бросила тряпку в чашку с водой и жестом приказала служанке убрать ее. Когда девушка ушла, она сказала:
— Ты знаешь Сафи, не так ли?
— Сафи? Это вы так здесь ее зовете? Разве она — не демон? Не ведьма?
— Ты знаешь ее? Откуда?
— Откуда? — переспросил я.
— Она тоже из Италии. Неужели это такая маленькая страна? Вы — итальянцы, доставили много неприятностей моему деду-султану в битвах на суше и на море.
— Италия была очень-очень давно. Не могли бы мы сменить тему разговора, госпожа?
Есмихан попыталась поменять тему, но и эта тема была не далека от меня.
— Хорошо, Сафи принесла жизнь в этот гарем, в том числе моему брату. Жизнь, которую ты хотел у него забрать этой ночью. У меня никогда не было такой дорогой подруги, как Сафи.
— Что радует мою госпожу, радует и меня, — произнес я одну из заученных фраз.
— Я надеюсь, паша Соколли разрешит мне и потом видеться с ней.
— Я уверен: что радует мою госпожу будет также радовать моего господина.
Дочь Селима засмеялась.
— Что же было такого смешного в том, как я вел разговор евнуха, моя госпожа?
— Ничего. Только то, что было ужасно смешно, когда мой брат наконец-то обнаружил, что не ты, а он был настоящим незваным гостем здесь, в домашней обстановке? Как он быстро удалился в свой мабейн с подраненной гордостью! Он такой горячий и импульсивный. Ты не должен принимать это всерьез.
— Я бы и не обращал внимания, если бы мой глаз не был так подбит.
Моя госпожа снова рассмеялась, на этот раз еще громче.
— И Сафи, как она негодующе отвернулась от тебя и быстро последовала за своим любовником. Никто никогда раньше не заставлял ее ходить так быстро.
— Она всегда будет следовать за своим любовником.
— О нет, только не за Муратом. Она делает, что говорит Мурат, только когда это ее устраивает. Ты, Абдула, сильно задел ее своим обвинением: «Ищете любовников среди евнухов?» Интересно, кто быстрее излечится: ты от своего синяка под глазом или Сафи от твоих слов?
Прежде моя госпожа и я встречались только на короткое время, но этого было достаточно, чтобы моя память сохранила в своей кладовой ее пышную здоровую юность. Я с грустью противопоставлял ее своему господину средних лет, который скоро станет ее мужем, — и мне было даже вдвойне грустно, когда я сравнивал ее с формами жены Салах-ад-Дина. Но сейчас я видел, какой прекрасной была моя госпожа. Не божественно красивой, возможно, с ее круглым лицом и круглыми темными глазами, черными кудрями и пухлыми, всегда улыбающимися губами. На левой стороне ее носа виднелось большое родимое пятно. Но она была веселой, с хорошим характером и становилась очень привлекательной, когда ее добрая натура пробивалась наружу.
Несмотря на свое болезненное состояние, я рассмеялся, и она рассмеялась вслед за мной.
Затем мы неожиданно расхохотались вместе. Это было заразно, прямо какая-то инфекция смеха. Мы смеялись и смеялись, пока слезы не хлынули у нас из глаз, пока у нас не заболели животы. Мы не могли смотреть друг на друга без того, чтобы вновь не рассмеяться. Наконец вначале она, а затем я повалились на подушки и стали кататься, и смеяться, и плакать, пока не уснули.
