Я думал… Я надеялся… что Эсмилькан еще спит. Постепенно это вошло у нее в привычку: незадолго до рассвета, поплотнее поев, она укладывалась в постель и спала как можно дольше, чтобы не так мучил голод. Но, возможно, оглушительный перезвон колоколов, так непохожий на заунывное пение муэдзина, заставил ее проснуться? Стараясь двигаться как можно тише, я отдернул дамастовую занавесь и проскользнул внутрь. И хотя я проделал все это совершенно беззвучно, моя госпожа все же проснулась. Войдя, я увидел, что Эсмилькан приподнялась на своих подушках и, потягиваясь с грацией гибкой кошечки, удивленно уставилась на меня.
— Доброе утро, Абдулла, — зевнув, промурлыкала она.
— Госпожа…
«Только ничего не говори! — взмолился я про себя. Но каждое слово мое, казалось, сочилось желчью. — Посмотри на нее в последний раз».
Но я не мог. Посмотреть на нее, чтобы она прочла в моих глазах измену?!
— Ах, Абдулла, — зевнув еще раз, продолжала Эсмилькан. — Так рано, а ты уже на ногах? Тяжелый же хлеб у вас, моряков!
— Да, госпожа. — Узелок с вещами был у меня в руках. Теперь я могу уйти.
— Мы ведь сегодня должны были прийти в Хиос, верно? Да, я помню. А что, хороший денек выдался? Ты уже поднимался на палубу?
Она пыталась занять меня беззаботной болтовней, но не слова, а сладкий аромат ее тела, заполнивший маленькую каюту, пока она спала, казалось, связал меня по рукам и ногам. Вздох, похожий на рычание, вырвался из моей груди. Стряхнув с себя наваждение, я вырвался, наконец, наружу.
У меня хватило духу даже буркнуть на бегу: «Машалла!»
* * *
Я стремглав взлетел на палубу, и только там по-утреннему свежий воздух немного развеял стоявший у меня в голове туман. Корабль мерно покачивался на волнах. На первый взгляд все было спокойно. Только у Джустиниани был какой-то непривычно взволнованный вид. Всегда такой невозмутимый, сейчас он беспокойно мерил ногами палубу.
— Что-то не так, — буркнул капитан, дернув себя за серьгу.
— Что?
— Пока не знаю.
Выплюнув эти слова, Джустиниани отдернул руку от уха, точно обжегшись. Потом, повернувшись, указал в сторону нескольких местных лодчонок, сбившихся в кучку у берега. Возле них, устилая палубы коврами, развешивая повсюду гирлянды и флаги, суетливо копошились островитяне.
— Тоже какой-нибудь пасхальный обычай? — предположил я. Но не успели эти слова сорваться с моих губ, как я и сам уже догадался: то, чем они занимаются, не имеет никакого отношения к древним традициям. Однако никакого страха я не испытывал. Все выглядело достаточно безобидным — на первый взгляд, во всяком случае.
— Нет, — отрезал Джустиниани. — Единственный раз на моей памяти они вот так же суетились, готовя свою флотилию к выходу в море, когда к берегу приближалась турецкая эскадра.
— Турки?!
Я нисколько не сомневался, что капитан не может не слышать, как гулко и часто забилось при этих словах мое сердце. Но он молчал. Впрочем, может, и его собственное сердце билось сейчас не реже, не знаю. Я обвел испуганным взглядом горизонт, но он был пуст.
— Турки являются сюда один раз в год, чтобы потребовать корабли и людей для нужд своего флота, — упавшим голосом объяснил Джустиниани. — Это часть договора. В честь их прихода жители острова устраивают небольшое торжество. Похоже, им это льстит, тем более что от них тут ничего не требуется. Только вот что странно — обычно они являются сюда осенью, перед тем как поставить свои корабли в сухие доки на все время зимы.
— А этой осенью они приходили?
— Да. Приходили.
— Тогда я ничего не понимаю. Чем же занимаются в таком случае все эти люди?
— Сам не понимаю. — Скривившись, капитан вновь принялся дергать серьгу с таким видом, словно готов был ее оторвать. Похоже, это его успокаивало. Потом, повернувшись ко мне, он сквозь зубы буркнул: — Ты лучше ступай вниз и сиди там, пока я не выясню, что происходит. И не высовывай носа на палубу, слышишь?
Я послушно кивнул. Конечно, я мог бы попытаться убедить его, что чем быстрее я окажусь на берегу Хиоса, тем больше у меня шансов вырваться на свободу. Но, похоже, Джустиниани не намерен был спешить, тем более в таких делах. И я склонен был довериться ему. К тому же и мой собственный внутренний голос, как всегда в таких случаях, забил тревогу. «Моя госпожа!», — застучало у меня в висках. Но что сейчас заботило меня больше — ее безопасность или же моя собственная, которой ничто не угрожает, пока я с ней?
Но мой мозг отказывался связать царивший на берегу переполох с появлением Пиали-паши, чью эскадру несколько дней назад мы оставили на Босфоре. И все же… Какая-то смутная тревога подсказывала мне, что он уже близко. То неимоверное количество вооруженных людей, которые встречались нам во время наших высадок на берег, вряд ли стало случайностью. Тогда мы только удивлялись этому, но сейчас, взвесив все, я решил, что эти люди, скорее всего, тоже спешили присоединиться к эскадре.
Я увидел, как Джустиниани торопливо спустился в шлюпку и принялся грести к берегу. Я молча следил за ним, пока скрип уключин и плеск весел не замер вдали.
А потом я спустился вниз и сделал то, чего, как я думал, мне уже не придется делать никогда в жизни, — я отправился к своей госпоже.
XXII
По-моему, это был самый длинный день в моей жизни — день Пасхи и Рамадан, — когда к терзавшему меня чувству голода добавились страхи и сомнения, ничуть не менее мучительные. Наверное, нечто подобное пережили и три Марии в первый день воскрешения Христа из мертвых, обнаружив, что и пещера, и плащаница пусты. Должно быть, они растерялись, не зная, что все это значит, и боясь поверить своим догадкам. Думается, они чувствовали то же, что и я сейчас, — ошеломляющую пустоту в душе.
Возможно, я ожидал чуда, хотя весь опыт моей прежней жизни уже давным-давно приучил меня, что надеяться на это глупо — чудес в жизни не бывает. Вот уже много лет, как я успел усвоить жестокий урок, который преподала мне жизнь: даже самое любимое существо, став трупом, вызывает только ужас и отвращение даже у тех, кто любил его при жизни. Так возможно ли, чтобы, несмотря на все это мучительное ожидание, несмотря на то, что происходило сейчас прямо у меня на глазах, меня все-таки ждет свобода, та самая долгожданная свобода, о которой за все эти годы, что я провел в этой юдоли слез, я уже почти перестал мечтать?
Или то, перед чем я когда-то стоял, оказалось лишь пустой гробницей, как когда-то в моем присутствии спорили между собой мусульманские клирики? Тело просто было украдено. Или же черви на этот раз поработали на удивление быстро. А может, тот человек вовсе и не умер, а просто пришел в себя и постарался поскорее убраться подальше, чтобы снова не оказаться на кресте? В любом из этих трех случаев, Иса ибн Мариам, или Иисус, сын Марии, был обычным человеком, а вовсе не Сыном Господа нашего. Бог — можете называть его Аллах — действует совсем иначе. Он допускает существование и святых, и пророков. Однако жизнь, как и раньше, текла дальше, вот только божественного ей явно недоставало. А воскрешение — было ли оно или же не было — принадлежало совсем другой жизни.
