— Они придут! — рявкнул Джустиниани. Визгливые нотки в его голосе выдали его страх и неуверенность, и мое сердце затрепетало от радости.
— Видите? Так я и думал! Чем, вы думаете, занимался ваш капитан, когда бросил вас тут и помчался сломя голову на берег? Ему позарез было нужно послать корабль в Геную. А кто там, на этом корабле? Уж, конечно, не ваши жены. И не ваши дети, а жена и дети Джустиниани!
— Ложь! — взвизгнул он. — Грязная ложь! Моя жена и дети остались на Хиосе, чтобы разделить вместе со всеми их жителями судьбу, которая их ожидает!
— Готов поспорить на все что угодно, все важные шишки на острове успели уже позаботиться, чтобы у их близких было надежное убежище. У их близких — не у ваших.
— Вот увидите — корабли из Генуи придут…
— О да, придут, а то как же! Недельки через две, а то и позже, друзья мои. В прежние дни я сам был моряком и хорошо знаю, сколько времени займет такой путь. Две недели туда, две недели обратно, и это, если не будет задержки. Иными словами, целый месяц. А сколько раз ваших жен и дочерей смогут изнасиловать за этот самый месяц, а? Что скажете, друзья мои?
Я услышал, как глухой ропот недовольства, который я уже слышал раньше, словно морской прибой, становится громче с каждой минутой, и решил, что грех было бы не воспользоваться этим.
— Конечно, месяц — это в самом лучшем случае. Но генуэзцы всегда генуэзцы, что у себя дома, что везде. Привыкли лгать и изворачиваться, и так всегда. Если их так уж сильно волнует, что будет с Хиосом, почему же они тогда заранее не прислали достаточно денег, чтобы подкупить Блистательную Порту
[16]
? У них как-никак было в запасе целых три года, чтобы сделать это. Так что радуйтесь, что турки, в отличие от ваших хозяев-менял, никогда не были ростовщиками. Разве станут генуэзцы рисковать жизнью своих сыновей, если они трясутся от жадности, боясь поставить на кон даже жалкую горсть дукатов? Уж кому, как не мне, знать, как сильно генуэзцы любят свои деньги. Впрочем, и вы это знаете не хуже меня, верно?
Ненависть к тому, другому генуэзцу, Салах эд-Дину, которого я встретил в маленьком домишке в Пера, придала моему голосу особую силу. Однако он был мертв, и уже давно. «Вспомни, ты сам, своими руками обмывал его изувеченное тело!» — напомнил я себе. — «Так что можешь быть доволен!» Мне вдруг подумалось, что та слепая ярость, которая сейчас ударила мне в голову, должно быть, сделала меня похожим на сумасшедшего. Вняв голосу рассудка, я попытался взять себя в руки, вспомнив, что добрая половина из тех, кто сейчас меня слушает, тоже генуэзцы. Решив, что нужно хоть как-то исправить положение, я заговорил снова, но на этот раз постарался, чтобы в голосе моем не было столько горечи:
— Но генуэзцы любят своих сыновей. Даже они не столь бесчеловечны, чтобы выкинуть из сердца тех, кого породили на свет.
Все это время, пока я говорил, Джустиниани только возмущенно фыркал на каждое слово, непроизвольно делая шаг в мою сторону всякий раз, когда мой удар попадал в цель. И всякий раз при этом я невольно вздрагивал, поскольку вид у него был такой, будто он собирался меня ударить. Наконец Джустиниани не выдержал:
— Хватайте его, ребята. Да заткните ему рот. Довольно он пел хвалу своим ненаглядным туркам.
Убедившись, что никто из матросов не спешит выполнить его приказ, я приободрился и продолжал говорить. Я говорил и говорил, я походил на пловца, который, попав в бурный поток, знает, что должен бороться с течением, иначе он погиб.
К этому времени Джустиниани уже сообразил, что не может молчать и дальше. Он и так уже совершил большую ошибку, позволив мне заговорить. И вот теперь выбора у него не было: он должен был либо как-то опровергнуть мои слова, либо ему конец. Угрожающее выражение, написанное на лицах окруживших нас матросов, ясно говорило само за себя.
— Не слушайте грязного ренегата! — брызгая слюной, яростно взорвался Джустиниани. — Вы же все знаете, что сказал вчера Пиали-паша нашим послам. Он пришел сюда только для того, чтобы полюбоваться Кампосом. Своими глазами увидеть наш прекрасный остров.
Теперь уже я скептически хмыкнул в ответ на его слова:
— И вы в это верите?!
— Еще бы! Ведь Турок сам так сказал?
— И вы доверяете свою судьбу людям, которые верят в подобные небылицы? Да еще когда они звучат из уст самих турок! Уму непостижимо!
— Да, я ему верю, — откликнулся один из матросов с ноткой отчаяния в голосе. — Да и почему бы мне не верить? Иначе с чего бы им вздумалось торчать весь день на рейде, если это неправда? Все мы были готовы приветствовать их на берегу, как положено — с цветами и флагами. Вы, ребята, тоже это видели. Но нет! Турки решительно отказались сойти на берег. «Не хотим прерывать ваш праздник: у вас сейчас Пасха», — так они сказали.
— Пасха? Да, верно. Но какая Пасха? Римско-католическая! А как же насчет православной Пасхи? Заметьте, о ней не было сказано ни слова. А вам не пришло в голову поинтересоваться, где турки будут через две недели? Нет? Тогда я вам скажу: не пройдет и двух недель, как все ваши церкви превратятся в мечети, а ваши жены и юные дочери попадут в гарем!
Мои слова произвели на этих людей такой же эффект, как если бы над их головами выстрелили из пушки. Хотя, должен признаться честно, сам я, мысленно взвесив свои слова в уме, не находил в них особой логики. Но остановись я сейчас, и Джустиниани моментально воспользуется этим, чтобы перетянуть матросов на свою сторону.
— Но он поклялся своей честью!
— Честь у турка? Не смешите меня!
— «Но наши празднества уже кончились, — сказали мы Пиали-паше. — Мы просим вас сойти на берег и быть нашим гостем». Но он отказался и сдержал свое слово. «Завтра у нас будет довольно времени, чтобы полюбоваться вашими зелеными садами и прекрасными городскими фонтанами», — сказал он.
— Это чистая правда, — добавил чей-то голос из темноты. — Мы сами в этом убедились. Правда, ребята? Мы все видели собственными глазами: турки встали на якорь по ту строну пролива. И что это значит, по-вашему?
Я уцепился за его слова с таким отчаянием, как утопающий хватается за соломинку.
— Возможно, они рассчитывают высадиться на берег ночью. Чтобы застать вас врасплох.
Некоторое время все потрясенно молчали. А может, просто искали подходящие доводы, чтобы опровергнуть мои слова. Все со страхом вслушивались в наступившую тишину. Но то, что мы услышали, к нашему величайшему облегчению, оказалось всего лишь плодом нашего воображения. После шумной перепалки тишина звоном отозвалась у нас в ушах.
Еще один из матросов, выступив вперед, решился поддержать Джустиниани.
— Вспомните: Пиали-паша не решился нарушить наши празднества. Он ведет себя как цивилизованный человек.
— Что-что? Цивилизованный, говорите? Только потому, что не спустил на берег свору своих янычар, чтобы они насиловали ваших девственниц прямо во время Святой Пасхи? Да ему плевать, во что вырядились ваши женщины на праздник! Вы и глазом моргнуть не успеете, как его псы сорвут с них одежду, когда он науськает их! Он… Господи помилуй, да как вы не понимаете, что весь его коварный план и состоит в том, чтобы не допустить резни на Пасху — ведь тогда ваши души прямиком направятся в рай! А этого ему хочется меньше всего. Вот он и решил дать вам отсрочку на одну ночь в расчете, что вы успеете взять на душу достаточно новых грехов, чтобы даже не мечтать о вечном блаженстве. Что же до греков, то они, естественно, отправятся к праотцам без отпущения грехов. Надеюсь, ребята, всем вам хватит времени причаститься и исповедоваться.
