Лиана ничего не отвечала. Не будет никакого праздника после войны, она была в этом уверена, потому что граф разорен. Еще немного, и она покинет его, но сохранит за собой замок. И тогда этот праздник станет ее праздником. Первым и единственным. На собственной земле. Этот жирный перегной, эти деревья — вот что притягивало ее к Шармалю. Весной, а особенно летом деревенские запахи заполняли комнаты и доходили до второго этажа, где всегда были открыты окна.
Проходя через комнаты в свой кабинет, ощущая растущее озлобление против Файи, Лиана не смогла не остановиться, чтобы вдохнуть ароматы дома. Усиленные жарой запахи Шармаля — влажной почвы, высыхающего леса, надвигающейся грозы, скошенного сена, созревших ягод, томления роз, — казалось, исходили от этих стен и воскрешали прошлое лето. Лиана искала среди них те, что нахлынут вскоре — мокрой от тумана лужайки, безвременника, смятого первым ветром, конфитюров, кисловатых яблок, — запахи прекрасного лета, ожидающего их здесь и отвергаемого Файей.
Лиана оторвалась от деревянной обшивки, заварила чай, вышла в сад. Чтобы справиться с волнением, она стала собирать пионы, затем пошла в комнату поставить их в фарфоровую вазу. «Нет, нет и нет! Не будет никакого Довиля. Она должна остаться здесь. Не знаю почему, но должна!»
И, решив продолжить атаку, вернулась к Файе.
Та, по-прежнему витая в своих мыслях, продолжала собирать колье.
— Ты еще не выздоровела, Файя, и сама это знаешь. А в Довиле ты будешь кутить ночи напролет.
— От тебя ничего не скроешь. Я безумно хочу танцевать!
— …И через пару дней я снова привезу тебя сюда, еще более слабую, чем в апреле, когда я тебя спасла.
— Спасла! Ну это слишком!
— Да, спасла! Ты думаешь, было легко вблизи от фронта найти для тебя мясо, свежие овощи, даже сахар?
— Это все Вентру. Он всегда рядом.
И она была права. По его указанию каждые два дня казенная машина привозила в Шармаль продукты. Лиана и не подозревала, что Файя, будучи больной и равнодушной ко всему, тем не менее все прекрасно видела.
— И все-таки я тебя спасла… Если бы ты осталась в Париже…
Файя откликнулась нежным смехом — такой смех после беременности она предназначала влюбленным воздыхателям.
— Я и сама могла бы вылечиться, моя бедная Лиана! И потом, мне хочется танцевать. Я скучаю. Танцевать, слышишь меня?
— Нет, — упорствовала Лиана. — Ты можешь попасть в больницу. Вот там ты поскучаешь!
— Никогда в жизни! Ты мне надоела. А я буду танцевать! В Довиле!..
Прервавшись на этой ноте, не требующей ответа, Файя позвала своего кота. И опять Лиана сдержалась. Она терпеть не могла это животное, и ее подруга об этом знала.
Два месяца назад, как раз на следующий день после приезда в Шармаль, Файя подобрала его во время вечерней грозы. Этот котенок, абсолютно черный, весь промокший, спрятался на крыльце замка. Она его сразу же утешила, прижав к груди, и назвала Нарциссом — никто не понял почему.
Через восемь недель Нарцисс уже славился необычной жестокостью. В том возрасте, когда обычные котята лишь играют, Нарцисс охотился, мучил и с необыкновенным усердием добивал свои жертвы. Когда перед ним не было добычи, он точил когти о соломенные стулья, кромсал анютины глазки, соцветия глициний, рвал обои в комнатах, газеты Лианы, старинные ковры. Он питал особое расположение ко всему самому ценному, конечно, при условии, чтобы это не было собственностью Файи. Наконец, что особенно раздражало Лиану, кота Нарцисса прощали все — даже кухарка, чьи блюда он опрокидывал, садовник, несмотря на затоптанные цветы. Царственный, высокомерный, кот слушался только свою королеву. Он отказывался от всякой ласки не от руки Файи, презирал пищу, не ею принесенную, а закончив есть, охотиться, грабить все вокруг себя, возвращался тоже к ней, повисал в ее кружевах, сворачивался клубком у нее на коленях — томный своенравный искуситель, — мурлыкая перед сном: сверкающее, до самых кончиков ног равномерно черное пятно.
Такая любовь к коту и полное безразличие к сыну — даже не спросила его имени! И мечты о Довиле, танго, о любовниках! Кого из них она выберет в группе своих воздыхателей — верной когорте отчаявшихся людей? Минко, худого, как никогда, продолжавшего писать картины своей шестипалой рукой? Стеллио, который готов подшивать малейший распустившийся стежок ее платья и безропотно позволяет осыпать себя упреками? Или двух пареньков, Эммануэля и Симона, краснеющих, подбадривающих друг друга, перед тем как отправиться на фронт, чтобы там умереть? Или д’Эспрэ, верного обожателя? А может быть, красавца Пепе — блестящие волосы, хорошо сложенный, всегда наготове вступить в танец вслед за мелодией танго… Или еще кто-то новенький, из армии приехавших в Довиль забыться в перерыве между сражениями? Они будут зачарованы Файей и попадутся в ловушку. Все начнется, как во времена ее беременности — прихоти, безумства, капризы. Но уже никто не сможет сказать себе: «Ну что ж, ничего особенного, просто желание беременной женщины, нельзя ей отказать, все пройдет после рождения ребенка…»
Первому, кто ей приглянется, она скажет своим удивительным голоском: «Завтра, в пять часов, в большом салоне „Руайаля“ я хочу выпить с тобой, да, с тобой, чего-нибудь крепкого, в глубоком кресле, и мы будем слушать танго „Ревность“». Назавтра в назначенный час выбранный счастливец, весь дрожа, сев в глубокое кресло, начнет потягивать что-то крепкое. И тут Файя скажет: «Вставай, хватит, это отвратительное танго, я не могу оставаться в этом ненавистном салоне, идем же, я хочу увидеть море, или лучше найдем остальных…»
Скрипнул гравий. Лиана вздрогнула и подняла глаза на Файю, но та упорно нанизывала жемчужины, без сомнения, решив помотать ей нервы. Гравий скрипел под кухаркой, устало несущей к столу поднос с чаем. Стараясь не обращать внимания на подругу, Лиана налила себе чаю и окинула взглядом сад.
В глубине парка появилась спешащая фигура.
Это был Стеллио.
* * *
Неожиданно ветер донес сильный запах гвоздик и еще более одурманивающий запах лилий. Стеллио, с толстым пакетом под мышкой, — судя по всему, с платьями и журналами, — быстро шагал по лепесткам роз, усыпавшим дорожки. Он еще больше горбился, складка губ стала тоньше, чем раньше, придавая его лицу более грустное и горестное выражение.
Два месяца он не приезжал, пока однажды вечером, в отчаянии от меланхолии Файи, Лиана ему не телеграфировала, что нужно готовить новые туалеты для подруги. Он сразу же появился. «Найдите для нее что-нибудь свежее, Стеллио, более нежное. Она проведет лето здесь…»
Файя обрадовалась, вновь увидев его, но, как и следовало ожидать, у нее были свои фантазии. С этого вечера она мечтала о туниках из нансука, заказала вечерние манто из вышитого бархата, окаймленные колонком, скрученный репс, смирнскую парчу… Лиане было любопытно посмотреть, что же из этого выйдет. Без сомнения, Стеллио, чтобы удовлетворить ее прихоти, пришлось снова заняться продажей своих патриотических рисунков — единственный источник его существование во время войны, поскольку Пуаре, считавшийся мобилизованным, закрыл свой бутик, а венецианец отказывался работать на других, будь то Дома моды Ворта
[61]
или Дейе.
