Макс не возвращался. Стив потер веки, выпил еще рюмку и стал искать глазами друга. И тут он понял, куда неотрывно смотрел Макс, начиная с их прибытия на корты. Среди сидящих за большим столом блестела солнечная точка — второй такой не существовало. С тяжелой копной волос, колыхавшейся на солнце, громко смеющаяся женщина наклонилась к одному из игроков, обняла его, отбросила назад шарф, поигрывая зонтиком, — и вдруг, как это делала она одна, застыла, вглядываясь во что-то.
Этим что-то был Макс. Макс, который протягивал ей дрожащую руку, неуверенным жестом сжимая в кулаке мячик. Женщина схватила его, небрежно кинула одному из теннисистов, сказала Максу несколько слов и улыбнулась. Стив угадывал ямочки, образовавшиеся у нее в уголках губ, предвидел трепет ресниц, перед тем как она откроет убийственное зеленое сияние своего взгляда. Макс стоял перед нею с восторженным видом, присущим исключительно ее жертвам.
— Файя! — выдохнул Стив подавленным голосом мечтателя, очнувшегося от кошмара, и выпил залпом остаток джина.
Не двигаться с места. Или нет: сразу же прыгнуть в первое попавшееся такси, погрузить чемоданы, уже упакованные для трансатлантического рейса. Ночью переплыть Ла-Манш. Закрыться в каюте, не трезветь до Нью-Йорка. Только там наконец можно будет вздохнуть полной грудью.
Он встал. Надо было остановить друга. Но поздно: Макс уже склонился над рукой Файи, поцеловал ее.
— С тех пор как я увидел ваши фотографии… «Минарет»…
Файя еще шире улыбнулась. Она была в легком батистовом платье, а сверху надела маленький свитер из бледной шерсти, весь украшенный золотыми блестками.
Там, где Стив остановился бы, Макс как настоящий француз продолжил галантно:
— В жизни вы еще лучше! Этот белый цвет вам потрясающе к лицу.
Стив замер на полпути, будто собирался сбежать. Возможно, так бы и случилось, если бы не восклицание:
— Господи! Американец!
Все подняли головы. Лиана поставила чашку на стол и бросилась к Стиву:
— Вы! Американец!
Она сияла. На ней был такой же наряд, как на Файе.
— Да, это я. Я не умер, как видите.
— Почему же вы должны были умереть, мой друг? — Это был д’Эспрэ. — Какое счастье снова с вами встретиться спустя столько времени, мой дорогой О’Нил. Подобные радости случаются только в Довиле!
Он оторвался от своего кресла-качалки и пожал Стиву руку с удивительной горячностью. Вслед за ним поднялась и вся свита: сначала Стеллио, потом изголодавшийся художник, встреченный на Монпарнасе, — теперь внезапно окрепший, причесанный, ухоженный; наконец, два тщедушных молодых изможденных игрока, наверное, братья.
Файя, отпустив Макса, повернулась спиной к Стиву и вернулась к столу.
— Макс Лафитт! — воскликнул д’Эспрэ, когда ему представили молодого человека. — Так вы сын той замечательной мадам Лафитт, с которой я был когда-то знаком? Какой у нее был блестящий салон! Как она поживает? Собираетесь ли вы так же неистово броситься в политику, как ваш отец? Вы, без сомнения, великолепный солдат! После войны, мой дорогой, вам будут открыты все пути…
Макс его не слушал. Рассеянно пожимая руки, он следил взглядом за Файей. Безразличная ко всему, она наливала себе чай. Потом села и пригласила Макса сесть рядом с собой. Они закурили. Как бы объятые странной стыдливостью, все остальные, за исключением Лианы, отвернулись.
Подул прохладный ветер. Дым от чая и от розового табака расстилался над столом. Стив стоял, облокотившись на решетку корта, и старался найти хоть какое-нибудь несовершенство, первый банальный жест, который позволил бы разрушить образ феи, еще хранившийся в его сердце. Но Файя была безупречна. Почувствовав его взгляд, она поправила янтарное колье, затушила сигарету, подошла к нему.
— Добрый вечер, Стив. У вас очень красивый друг. — И протянула ему руку. — Я замужем, вы знаете?
Она несколько иронично смотрела на него, но ее взгляд не был так же ясен, как и прежде.
— Все в конце концов узнается.
— Это правда. В актах гражданского состояния я записана как мадам Вентру. Глупое имя, не правда ли? Такое нельзя носить. Впрочем, как и приезжать в Довиль в компании мужа. Вы уже успокоились?
Она рассмеялась, но голос надломился. Это была уже не та Файя. Она потеряла обаяние юности. Но ее уверенная манера держать себя поразила его.
— Если хотите, приходите поужинать с нами в казино, — продолжала она, — вместе с вашим другом, разумеется. Где вы остановились? — обратилась она к Максу. Стив не дал ему ответить:
— Охотно. В котором часу?
— В восемь. Как раньше.
Друзья в молчании направились к вилле.
* * *
Макс обладал для Файи особым обаянием: это был вновь прибывший. Он не только представлял собой совершенный образец героя войны: изысканный, раненый, награжденный, романтичный, — его неожиданное появление казалось чем-то вроде подарка, праздника, которого не ждали. Наконец, наслаждение для Файи заключалось в том, что новый поклонник был приведен старым.
Несмотря на душевную боль, Стив постарался наблюдать за всем как бы со стороны. Ужин был необычным. «Нормандия» преобразилась в госпиталь, и общество, приехавшее в Довиль, жило в подвальных помещениях. Холл отеля был переполнен калеками; Лиана и Файя не осмеливались пройти через него в блестящих платьях, привезенных Стеллио. Они надели короткие платья из джерси: Лиана — зеленое, Файя — голубое, — с маленькими поддельными украшениями и отправились в укромное место — оранжерею казино.
С самого начала вечера все поняли, что выбор в этот раз пал на Макса. Однако каждый из поклонников выбивался из сил, чтобы показать, чего стоит. Д’Эспрэ вспомнил о Мата Хари, возмутившись тем, что ее хотят расстрелять: «Это повредит нашей репутации галантного отношения к женщинам». Файя не проявила интереса к этой теме. Тогда он стал рассуждать о том, как война губит все прекрасное — уже погибли на фронте многие художники, скульпторы, триста писателей. Снова безуспешно. Молодые теннисисты приняли у него эстафету. Они перебирали самые экстравагантные идеи: украсить Париж, поставив на бульварах цинковые пальмы, покрыть золотом собор Сакрэ-Кер, заменить витражи в Сент-Шапель кинематографическими экранами, переделать Эйфелеву башню в гигантский барометр. На другом конце стола, в костюме, навеянном новыми идеями «Парада», в куртке из черной альпаки и оранжевых брюках, Минко продолжал паясничать в одиночестве. Пепе был невозмутим: он наблюдал за окружающими, маленькими глотками попивая портвейн.
В продолжение вечера Стиву с трудом удавалось сохранять хладнокровие. Чтобы как можно реже смотреть на Файю, он стал наблюдать за д’Эспрэ, который явно нервничал. И причиной был кот Нарцисс, которого, закрытого в корзинке из ивы, Файя всюду брала с собой. Ему удалось разодрать часть решетки, и он просовывал сквозь клетку свой маленький коготь, царапая манжеты графа. Д’Эспрэ не осмеливался его одернуть и выдерживал нападения так, как если бы шел на мученичество.
