но в то же время хотела быть любимой.
Единственный среди них…
Граф д’Эспрэ.
Вторжение в Дом Кота
Октябрьским вечером 1924 года Стив О’Нил подыскивал место для парковки своей «Пирс Эрроу» неподалеку от 57-й набережной, надеясь, что не пропустит приезд своего гостя. Корабль уже встал на якорь, такси и частные автомобили загромождали выход в ожидании улаживающих таможенные формальности пассажиров. Выбрав подходящее место для своей машины, Стив начал парковаться, но в последний момент не заметил бочки, оставленной на дороге — она резко стукнула по белому кузову его любимого автомобиля. Он вышел из машины, раздраженно хлопнув дверью. Но ничего страшного: легкая царапина. Стив вздохнул, провел рукой по стальному стрелку на капоте и подумал, что и в самом деле слишком нервничает.
Даже для деловой Америки ажиотаж, охвативший в то время Нью-Йорк, был необычным. С еще большей целеустремленностью и пылом возводились как небоскребы, так и денежные горы, закручивая в свой водоворот женщин в коротких платьях. Время неслось с неслыханной скоростью. После возвращения на родину Стив просто не чувствовал проходящих лет. Он считал их лишь по инвестициям, процентам ссуды, необходимым делам и мерил прошлое исключительно темпами роста капитала, унаследованного от отца в начале 1920 года. Но получив этим утром по почте конверт с наклеенной на него французской маркой, он наконец оглянулся назад. «Франция! — воскликнул он. — Франция, my God, ведь уже прошло семь лет!»
Как и каждый вечер в один и тот же час, большие мосты завибрировали, как лиры. Нью-Йорк краснел от напряжения всеми своими моторами, а над ним слышались сирены грузовых судов, пожарных катеров и буксиров, тянувших корабль вдоль берегов Гудзона. Солнце садилось, и в ожидании наступающей ночи шум стал утихать. Осталось только сбивчивое жужжание — пульсация самого города, его нервный неровный ритм. В этот момент высокие здания, выложенные керамическими плитками, почти одновременно осветились огнями, внезапно превратив вечерний пейзаж в гигантский электрический ювелирный магазин.
Перед тем как пройти через набережную Френч Лайн, Стив, несмотря на спешку, успел еще раз окинуть себя взглядом. Брюки гольф, жаккардовый свитер, подходящие к костюму ботинки — можно было не сомневаться, что он произведет хорошее впечатление на прибывающего гостя. Стив стал немного крепче, не потерял ни единого волоса. Привычным жестом он хотел поправить свою каскетку, когда заметил, — и это была вторая неприятность за вечер, — что надел ее наизнанку.
Он пришел в ярость. Проехать в таком виде за рулем «Пирс Эрроу» от собственного дома на Парк-авеню до этой проклятой Вестсайдской набережной, где он наткнулся на бочку! К счастью, его никто не заметил. Что бы подумал репортер, заставший его в нелепом обличье, его, Стива О’Нила, называемого королем жести, владельца одного из первых тридцати состояний Америки? Стив раздраженно засунул руки в карманы. Теперь уже бесполезно было скрывать очевидное: с того момента, как получил письмо из Франции, он был не в своей тарелке. И уже жалел, что распечатал его. Лучше бы оно долго блуждало между его конторами в Филадельфии, Бостоне, Детройте и Нью-Йорке, затерялось бы у его сестер, вернулось бы отправителю или потонуло в самом глубоком месте Гудзона, Подобная мысль, высказанная публично, могла бы вызвать недоумение, так как исходила бы от человека, который способствовал развитию американской авиапочты!
Сейчас Стив интересовался конструированием новых самолетов, налаживал регулярные коммерческие рейсы, и некоторые из них довольно оригинальные — например, срочная связь. Лос-Анджелес — Рено, созданная специально для пар, желающих быстро развестись. Прежде всего он хотел отвлечься от управления своей металлургической империей, занимавшейся как производством консервных банок, так и изготовлением локомотивов и грузовых судов. Авиация была его хобби, как и проекты сети продуктовых магазинов, мечты о строительстве самых грандиозных кинотеатров в мире. Журналисты, следившие за необыкновенным взлетом Стива, создали из него образ победителя, и это давало ему то громадное преимущество, что он мог культивировать собственную исключительность и одиночество, выбранное им по возвращении в Америку. Он редко посещал других бизнесменов, во всяком случае, не чаще, чем того требовали дела, с иронией смотрел на их элитные клубы, столь же гротескными казались ему их эффектные браки с самыми известными фамилиями из джентри
[66]
.
В довершение всего Стив не выносил, когда ему напоминали о Европе. До сего времени никто, кроме самых близких людей, не знал причину этой странной антипатии. Говорили, что он долго жил во Франции и проявил себя на полях сражений. Тем более было непонятно, почему он посылал туда своих торговых агентов, вместо того чтобы поехать самому и отведать новых удовольствий в Париже и на Ривьере.
Быстрой, слегка неровной походкой, столь популярной у флэпперс
[67]
Восточного побережья, Стив приближался к 57-й набережной. Над Нью-Джерси пламенело высокое осеннее, еще теплое небо, кое-где подернутое дымкой от заводских труб. По мере того как Стив подходил к кораблю, его замешательство нарастало. За последние несколько минут ему уже два раза изменило его легендарное самообладание, и Он опасался худшего. После того как умер отец, самое сильное переживание Стива было связано с 1921 годом, — когда Дэмпси побил Карпантье
[68]
, отправив его в нокаут на четвертом раунде. Стив проверял в гараже свою «Пирс Эрроу», когда объявили эту новость. Он был настолько ошарашен, что перепутал огнетушитель и насос для шин. Другого, случая, когда бы он показался настолько смешным, Стив больше не мог припомнить — в его американской жизни, разумеется, где он не допускал слабостей, особенно в чувствах, несмотря на все свои успехи у женщин. Последнее обстоятельство довершало своеобразие его фигуры в глазах общества и в репортажах журналистов: его считали непроницаемым, полным таинственности, хотя это было не совсем так. Тем не менее Стив не пытался оспорить этот образ, вводивший всех в заблуждение. Поэтому вести «Пирс Эрроу» в надетой наизнанку каскетке было непростительной рассеянностью.
По возрастающему гулу толпы, теснившейся возле решетки таможни, по внезапному возбуждению фотографов, охотившихся за знаменитостями, Стив понял, что прибыл вовремя. Больше всего он не любил ждать. Тяжело вздохнув, он скомкал в кармане полученное письмо и мысленно повторил его по-французски. Когда он разбирал почерк, то в ушах звучал не голос писавшего ему человека — да и помнил ли он его? — а музыка наполовину забытого языка, нежная и ностальгическая одновременно — звуки прошлого. Стив тогда по-детски поднес к лицу серый конверт, чтобы ощутить его запах.
