Плавание прошло без приключений, во всяком случае для Стива. Для других пассажиров жизнь на борту трансатлантического лайнера, как и всегда, давала повод к пикантным поворотам событий. В этом сузившемся мире назревали драмы, скрывались неожиданные перипетии. Вдоль никогда не кончавшихся коридоров судна шептали признания в любви и плоские шуточки, в неподходящие часы закрывались в каютах, декорированных Лаликом, потом шумно врывались в залы для танцев. Моцион, теннис, волейбол на палубе, костюмированные балы, конкурсы шимми, коктейли, пиршества французской кухни, цветы и шампанское в течение дня — невозможно перечислить все радости плывущего караван-сарая.
За одинокими юными девушками можно было начинать ухаживание сразу после отплытия. Они были красивы в своих льняных юбках, вздымаемых ветром, и бесконечно грациозны вечером, когда спускались в торжественных нарядах по большой лестнице в столовую. В большинстве своем это были француженки. Но их грудь была почти незаметна под платьем, линия бедер стерта в угоду моде, выпуклая спина слишком открыта, а короткая стрижка лишила изысканного жеста — в мгновение ока красиво изогнутыми пальцами поправлять чешуйчатый гребень в глубине волос. Стив, ослепленный сверкающим солнцем, целые дни проводил на мостике, рассматривая в бинокль пенистые вершины волн, потом, наклонившись над пучиной, заглядывал в бурлящее жерло машинного отделения, отдавался ритмичному дыханию котельной, ходу корабля. И память о Файе возвращалась к нему во всем своем сиянии.
Пассажиры первого класса удивлялись, почему такой еще молодой и красивый, явно богатый человек с такой легкостью отказывается от тысячи и одного удовольствия на этом корабле, созданном для наслаждений. Тем не менёе никто ему не докучал. Даже вечером, во время чая, когда корабельный оркестр играл новые и неудержимые мелодии — «Валентина», «Чай на двоих», — и тогда его оставляли в покое. Отстраненный, а затем внезапно зажигающийся взгляд ограждал его от всех.
В Гавре Стив первым прошел таможню, первым сел на поезд. Восемь лет вдали от нее. Восемь лет без нее, и теперь, когда вернулся во Францию, сам не зная зачем, он никак не мог поверить, что эти годы уже не вернуть. «Я ее найду, — говорил он себе. — Найду, потому что я вернулся».
Он закрыл глаза. Ему не хотелось смотреть на деревенские поля. Достаточно было знать, что он во Франции. Пробиваясь вместе с потоками воздуха в купе, влажные запахи Нормандии оживляли в нем сотни малейших воспоминаний, которые, соединяясь, поправляли друг друга и, как и на корабле, воссоздавали ощущение присутствия Файи. Например, у нее была странная привычка, от которой она не могла избавиться: легким движением языка, несмотря на все свое кокетство, не переставая слизывала помаду. Благодаря этой единственной детали Стив снова вспомнил форму ее губ, их нежность. Потом последовали воспоминания о лице, волосах. Тело… А каково оно, тело другой женщины, которая теперь копировала Файю? Повторяла ли она так же верно гибкий наклон бедер, порывистое устремление ног, когда Файя открывалась для любви?
Стив приехал в Париж в пятницу вечером и не стал звонить Максу. Он не предупредил его о точной дате своего приезда и мог еще немного насладиться одиночеством. Перед тем как пойти в «Ритц», он решил прогуляться по улицам Парижа. «Свидание с глазу на глаз», — шептал Стив по-французски, и в этих словах было что-то от влюбленности. Улицы ослепили его и ошеломили. Тем не менее и толпа, и шум были не такие, как в Нью-Йорке. В его памяти Париж остался умирающим военным городом приглушенных цветов 1917 года. И вот он снова блестел. Конечно, ему было еще далеко до американских городов, но Париж тоже зажегся электричеством, был в движении, правда, по-своему — выверенно, элегантно. Его роскошь отражалась в зеркалах, светящихся витринах, огромных оконных проемах на геометричных бетонных зданиях, где на скромных фризах красовались стилизованные розы, как когда-то на самых дерзких платьях Файи.
Пошел дождь. Вечер опускался на город. Стекла отражали последние лучи солнца, и Стиву внезапно показалось, что весь город — от фасадов зданий до витрин парфюмерии, от выставленных за стеклом ювелирных украшений до торговцев безделушками на улице — окрасился цветами новизны.
Он миновал Оперу и быстро дошел до «Ритца». И когда переступал порог отеля, у него возникло сомнение, действительно ли он так уж хочет ехать на Ривьеру. Правда, через несколько часов, когда ему доставили багаж, он не стал его распаковывать. Чтобы отдалить момент окончательного решения, Стив начал читать французские журналы. Потому что уже давно не получал новостей о Лили Шарми.
Но пресса его разочаровала. От «Мон Синэ» до «Комедии», от «Фемины» до «Синэ-Мируар» — все хранили молчание о Лили. Но Париж не переставал развлекаться. Журналисты восхваляли современных героев, а вкупе с ними Жанну д’Арк, святую Терезу, Эйнштейна, Бергсона. Объявлялось об открытии необычной Выставки декоративного и индустриального искусства, рекламировались мебель из драгоценных пород дерева, ювелирные изделия, ценные меха и новые духи, названные как модные романсы или на восточный лад — «Шалимар», «Любовь-Любовь». Увидев некрологи, Стив не мог сдержать порывы ностальгической грусти: Форе, ушедший в прошлом году, Бакст, художник «Русского балета».
Последний раз заглянув в «Мон Синэ», Стив собирался уже отложить журнал, как его внимание привлекла рубрика мелким шрифтом на второй странице. Это было что-то вроде почты читателей, где под странными псевдонимами — Мими Блондинка, Цветок Синэ № 2, Клошетта Любовная, Ее-Рот-Для-Поцелуев, Джим Настик, Андрези, Альмерио — верные абоненты задавали самые разные вопросы о жизни звезд, на которые очень добросовестно отвечал репортер Сильвио Пелликуло. Его спрашивали, в каких фильмах играла Мизидора, почему она больше не снимается, кто был партнером Делии в «Султанше любви», дату рождения Родольфо Валентино, адрес Чарльза Ванеля, адрес одного продюсера в Константинополе. Предлагали сценарии, просили о встрече. Ответы Пелликуло были иногда загадочны: «1) 2) нет. 3) однажды». Или: «Немного позже, чтобы вы поняли, чего я хочу». «Решено». «Невозможно», «Сделано». «Я соглашаюсь с большим удовольствием, но, что касается женщин, не знаю».
Поскольку вопрос читателя не фигурировал в журнале, трудно было угадать за этими лаконичными формулами, что именно имел в виду Пелликуло. Но его осведомленность о жизни артистов была потрясающей.
Стив подумал немного, наблюдая в окно за голубями на Вандомской площади. Написать ему, а почему бы и нет? Но какой выбрать псевдоним? Его вилла в Лонг-Айленде — Валь Парадиз. Он взял перо и за несколько минут составил следующую записку по адресу Сильвио Пелликуло — «Мон Синэ», 3, улица де Рокруа, Париж, десятый округ:
«Уважаемый месье,
не будете ли вы так любезны сообщить мне новости об одной бывшей танцовщице Файе, которая выступала перед войной в балете „Минарет“? В прошлом году она начала блестящую карьеру кинозвезды под именем Лили Шарми, но последнее время о ней нет никаких известий.
Валь Парадиз».
* * *
Поспешно бросив послание в почтовый ящик, Стив вышел прогуляться. Переходя через площадь Конкорд, он заметил группу людей, которые собирались перед массивной дверью. Это была рекламируемая Выставка декоративного и индустриального искусства. Охваченный любопытством, он тоже купил билет.
