А потом, после того как последний человек умрет, его ждало второе рождение.
Рождение в человеческом теле, не обремененном воспоминаниями о том, как это – быть человеком. Он забудет последние восемнадцать лет своей жизни. Все образы, все эмоции, связанные с этими годами, навсегда исчезнут. И ничего нельзя сделать с мучительной болью, которую породило это знание.
«Потеряно. Все потеряно».
Ее лицо в твоей памяти. Потеряно. Время, которое провел с ней. Потеряно. Война между тем, кем он был и кем притворялся. Проиграна.
Он тянулся к ней в тихом, погруженном в зиму лесу, и она ускользала от него.
Он знал, чем это может закончиться. Для него это не было секретом. Когда нашел ее, загнанную, в снегу, когда принес в дом, когда выхаживал ее, он ни на миг не забывал, что заплатить за это придется своей жизнью. Наступили другие порядки: добродетели превратились в пороки, ценой любви стала смерть. Не смерть его физического тела. Его тело – обман. Цена любви – настоящая смерть. Смерть человечного внутри его. Смерть его души.
В лесу, в жутком холоде, на волнах бескрайнего моря он шептал ее имя, вверял память о ней ветру и застывшим, как часовые, деревьям. Он передавал это имя ее тезкам: неизменным звездам, чистым и вечным в безграничной Вселенной, заключенной только в ней одной.
Кассиопея.
16
Он очнулся от боли.
Беспощадная боль в голове, груди, руках, ноге. Его кожа горела. Ему казалось, что его окунули в кипящую воду.
На ветке у него над головой сидела птица. Ворона. Она наблюдала за ним с царственным безразличием.
«Теперь мир принадлежит падальщикам, – подумал он. – Все остальные – нарушители порядка, да и тех время сочтено».
Между голыми ветками над головой он увидел завитки дыма. Где-то жгли костер. И еще почуял запах – запах от шипящего на сковородке мяса.
Он понял, что кто-то усадил его, привалив спиной к дереву, накрыл тяжелым шерстяным одеялом и вместо подушки положил ему под голову скрутку из зимней парки. Медленно, всего на дюйм, он приподнял голову и сразу понял, что это была плохая идея.
В поле его зрения появилась высокая женщина с охапкой веток. Потом она на минуту исчезла – подкидывала ветки в костер – и снова появилась:
– Доброе утро.
У нее был низкий, мелодичный и смутно знакомый голос.
Женщина села рядом с ним, подтянула колени к груди и обхватила их руками. Ее лицо тоже показалось ему знакомым: бледная кожа, блондинка, нордический тип, похожа на принцессу викингов.
– Я тебя знаю, – прошептал он.
Горло у него горело огнем. Женщина поднесла флягу к его губам, и он долго и жадно пил.
– Вот так-то лучше, – сказала она. – Ты прошлой ночью в бреду говорил всякую чушь. Я даже начала волноваться, что у тебя что-то похуже контузии.
Женщина встала и снова исчезла из поля зрения. Вернулась она со сковородкой в руках. Она присела рядом и поставила сковородку между ними.
– Я не голоден, – выдавил он.
– Тебе надо поесть. – Это была не просьба, а констатация факта. – Свежий заяц. Только потушила.
– Сильно хреново?
– Не сильно. Я хороший повар.
Он покачал головой и попытался улыбнуться. Она поняла, о чем он спрашивал.
– Все очень хреново, – сказала она. – Сломано шестнадцать костей. Трещина черепа. Ожоги третьей степени практически по всему телу. Но есть и хорошая новость – волосы у тебя целы.
Женщина зачерпнула ложкой подливку, поднесла ее к губам, тихонько подула и облизала кончиком языка края.
– А плохие новости есть? – спросил он.
– У тебя сломана лодыжка. Серьезный перелом. Потребуется время на восстановление. В остальном… – Она пожала плечами и пригубила подливку из ложки. – Надо бы подсолить.
Он наблюдал за тем, как женщина роется в своем рюкзаке в поисках соли.
– Грейс, – сказал он. – Твое имя Грейс.
– Одно из многих, – улыбнулась она и назвала свое настоящее имя, которое принадлежало ей больше десяти тысяч лет. – Должна признаться, Грейс мне нравится больше. Куда легче произносить!
Женщина помешала ложкой тушеное мясо в сковородке. Предложила ему попробовать. Он стиснул губы. Мысли о еде… Она пожала плечами и еще раз пригубила подливку.
– Я думала, это обломки после взрыва, – продолжила женщина. – Не ожидала, что найду спасательную капсулу… или тебя в одной из них. Что случилось с системой наведения? Ты ее вырубил?
Прежде чем ответить, он постарался все взвесить.
– Вышла из строя.
– Что?
– Вышла из строя, – громче повторил он.
Горло у него по-прежнему пылало. Женщина держала флягу возле его рта, пока он пил.
– Не торопись, – предупредила она. – Тебя может стошнить.
Вода текла у него по подбородку, Грейс его обтирала.
– Базу рассекретили, – сказал он.
Она была как будто удивлена:
– Как?
Он покачал головой:
– Точно не знаю.
– Почему ты там оказался? Это странно.
– Преследовал кое-кого.
Ложь нелегко ему давалась. Несмотря на то что вся жизнь его была обманом, лгать у него не очень-то получалось. Он понимал: стоит Грейс заподозрить, что «провал» базы связан именно с ним, она без колебаний уничтожит его настоящее тело. Они все знали, насколько рискованно скрываться под личиной человека. Когда поселяешься в теле с человеческой психикой, всегда есть риск перенять чужие пороки… и добродетели. И если есть что-то опаснее алчности, похоти или зависти – да что угодно, – так это любовь.
– Ты… кого-то преследовал? Человека?
– У меня не было выбора.
Ну хотя бы это правда.
– Базу рассекретили. И это сделал человек. – Она покачала головой, явно сомневаясь. – И ты покинул свою территорию, чтобы остановить его.
Он закрыл глаза. Так она могла подумать, что он отключился. От запаха тушеного зайца у него заурчало в животе.
– Очень странно, – сказала Грейс. – Риск рассекречивания всегда был, но изнутри центра обработки. Как человек в твоем секторе мог знать что-то об отчистке?
Он понял, что изображать обморок бесполезно, и открыл глаза. Ворона наблюдала за ним, и он вспомнил сову на подоконнике, маленького мальчика в постели и страх.
– Я не уверен, что это она сделала.
– Она?
– Да. Это была… женщина.
– Кассиопея.
Он пристально посмотрел на Грейс, просто не смог удержаться:
