– Тогда не было времени ударяться в детали! – вскинулась Салливан. – Для меня самым главным было спасти брата из лагеря смерти.
Я прекратила разговор. Казалось, у Салливан голова вот-вот взорвется.
Теперь, глядя напоследок на отель, я вижу в окне второго этажа ее голову. И это плохо, по-настоящему плохо, потому что она легкая мишень для снайпера. Следующий глушитель в жизни Салливан может оказаться не таким влюбчивым, как первый.
Я ныряю в полосу деревьев, растущих вдоль дороги. Под ногами хрустят останки осени: листья, сжавшиеся, как кулаки, разбросанные падальщиками человеческие кости. Холодный ветер доносит слабый запах дыма. Мир будет гореть еще сотни лет. Огонь поглотит все, что мы сделали из дерева, пластика, резины и ткани, а потом вода, ветер и время превратят наши постройки из камня и металла в пыль. Как все просто оказалось! Мы-то всегда воображали, что при вторжении инопланетяне уничтожат нас своими бомбами или лучами. На деле им для этого нужны всего лишь небольшая помощь матери-природы и время. И еще, если верить Салливан, человеческие тела. Хотя, по ее же словам, они ни к чему иным.
Что-то тут не сходится. Виртуальная реальность не нуждается в физически существующей планете. Салливан не стала бы меня слушать, а Зомби ведет себя так, будто это все ерунда. Говорит, в чем бы ни была причина, главное – они хотят, чтобы все мы умерли. А остальное не имеет значения.
Может быть. Только я так не думаю.
Из-за крыс.
Я забыла сказать Зомби о крысах.
3
На рассвете я дошла до южной окраины Эрбаны. Полпути пройдено, все по расписанию.
Облака накатывают с севера, восходящее солнце окрашивает их брюхо темно-бордовым цветом. Я пересижу в лесу до заката, а потом пойду по открытой местности к западной части города. Остается только молиться, чтобы облачная пелена повисела тут еще некоторое время, ну хотя бы до того момента, когда я выйду на шоссе с другой стороны города. Идти в обход Эрбаны – значит проделать несколько лишних миль, но если есть что-то более рискованное, чем поход через город днем, так это попытка пересечь его ночью.
Риск. Все всегда сводится к нему.
От промерзшей земли поднимается туман. Холод реальный. Он стягивает щеки, с каждым вдохом сдавливает грудь. Я чувствую, как во мне оживает генетическая тоска по огню. Мы приручили его, и это было нашим первым большим скачком в развитии. Огонь защищал нас, согревал, переключил нас с диеты из ягод и орехов на богатый протеинами мясной рацион. Теперь огонь стал еще одним оружием в арсенале нашего врага. Зима вступает в свои права, и мы оказываемся перед выбором: или замерзнуть до смерти, или послать врагу сигнал о своей дислокации.
Я сажусь на землю, прислоняюсь спиной к дереву и достаю буклет.
«Пещеры Огайо! Самое интересное в штате».
Зомби прав. Если мы не найдем убежище, до весны нам не продержаться, и эти пещеры – наш шанс, вероятно единственный. Возможно, их занял или уничтожил противник. Или в них поселились те, кто уцелел, и они пристрелят любого чужака, показавшегося на горизонте. Но с каждым днем, проведенным в отеле, риск увеличивается в десять раз.
Если с пещерами не выгорит, других вариантов у нас нет. Бежать некуда, прятаться негде, думать о том, чтобы дать бой, – глупо. Завод часов на исходе.
Когда я обрисовала эту картину Зомби, он сказал, что я слишком много думаю. И при этом улыбался. А потом стал серьезным и сказал:
– Не позволяй им забраться тебе в голову.
Как будто это футбольный матч и мне нужна накачка после первого тайма.
«Наплюй на счет пятьдесят шесть – ноль! Просто покажи, кто ты есть!»
В такие моменты хочется дать ему по физиономии, и не потому, что это исправит ситуацию. Мне после этого станет легче.
Ветер стих. В воздухе повисла тишина. Именно та, которая воцаряется перед бурей. Если начнется снегопад, мы окажемся в ловушке. Я – в лесу, Зомби – в отеле. До пещер еще миль двадцать или чуть больше.
Пойти днем по открытой местности или остаться в лесу до полуночи, понадеявшись, что снег не повалит к этому часу?
Все сводится к слову на букву «эр». Все сводится к риску. Рискуем не только мы. Они тоже. Рискуют, поселяясь в телах людей, рискуют, когда устраивают лагеря смерти и натаскивают детей на то, чтобы те закончили начатый ими геноцид. Все это чертовски рискованно, тупо рискованно. Как с Эваном Уокером: все мимо, все нелогично, все очень-очень непонятно. Открытые атаки были жестоки в своей эффективности – они уничтожили девяносто восемь процентов из наших ста. И даже Четвертая волна – глушители – имела смысл: трудно организовать серьезное сопротивление, если никто никому не доверяет. Но после этого блестящая стратегия пришельцев начала сыпаться. Десять тысяч лет планировать, как стереть с лица земли людское племя, – и что в итоге? Лучше они ничего не могли придумать? Вот этот вопрос я без конца прокручиваю в голове. Все без толку. Если бы не Чашка и ночи с крысами.
Тишину пронзает слабый стон. У меня за спиной и чуть левее, глубже в лесу. Я мгновенно опознаю этот звук – с тех пор как заявились инопланетяне, слышала его тысячу раз. В самом начале вторжения он был практически повсюду. Фоновый шум, как гул машин на загруженном шоссе, – стон, который издают люди, когда им больно.
Достаю из рюкзака окуляр и аккуратно устанавливаю его над левым глазом. Не торопясь. Без паники. Паника убивает нервные клетки. Встаю, проверяю предохранитель винтовки и медленно иду между деревьями на звук. Сканирую все вокруг на предмет предательского зеленого огонька, который выдаст присутствие инвазированного. Туман окутывает деревья, мир драпирован в белое. Мои шаги гремят по промерзшей земле. Мое дыхание как сверхзвуковые хлопки.
Тонкий белый занавес приоткрывается, и в двадцати ярдах впереди я вижу фигуру человека, который сидит, привалившись спиной к дереву. Руки лежат на коленях, голова откинута. Она не светится в моем окуляре, значит он – не гражданский, он – часть Пятой волны.
Целюсь ему в лоб:
– Руки! Покажи мне свои руки!
Его нижняя челюсть отвисла. Пустые глаза смотрят сквозь поблескивающие ото льда ветки на серое небо. Я подхожу ближе. Рядом с ним лежит винтовка, точно такая же, как моя. Он к ней не тянется.
– Где остальные из твоего отделения? – спрашиваю я.
Он не отвечает.
Опускаю винтовку. Я идиотка. В такую погоду от дыхания идет пар, а его не видно. Должно быть, стон, который я слышала, был последним. Медленно, задержав выдох, оборачиваюсь на триста шестьдесят градусов. Ничего, кроме тумана и деревьев. Ни звука, только кровь стучит в ушах. Без паники. Паника убивает.
Такая же винтовка, как у меня. Такая же форма. И рядом на земле – окуляр. Он из Пятой волны, это точно.
Изучаю его лицо. Оно кажется мне смутно знакомым. Прикидываю, что солдату лет двенадцать-тринадцать, как Дамбо. Становлюсь рядом с ним на колени и надавливаю пальцами ему на шею. Пульса нет. Я расстегиваю его куртку и задираю рубашку, чтобы посмотреть рану. Его подстрелили в живот. Пуля крупнокалиберная.
