Дверь открывается, и в класс входит комендант Александр Вош. Он принес деревянную коробку и теперь ставит ее на стол напротив меня.
– Хорошо выглядишь, Марика, – говорит он. – Гораздо лучше, чем я ожидал.
– Меня зовут Рингер.
Он кивает. Он отлично понимает, что я имею в виду. Я уже не раз задавалась вопросом: существует ли два выхода для информации, накопленной в «Стране чудес»? Если можно загрузить опыт человека, то почему нельзя его изъять? Вполне вероятно, что человек, который мне сейчас улыбается, обладает воспоминаниями всех, кого пропустили через эту программу. Да и человек ли он – у меня есть сомнения по этому поводу – или сумма сознаний, процеженных через сито «Страны чудес»?
– Да. Марика мертва. И теперь ты, как феникс, восстала из ее пепла.
Он садится за стол напротив меня. Ему известно, что я собираюсь спросить. Я вижу это по искоркам в его ярких голубых глазах. Почему он не может сразу все объяснить? Почему обязательно надо, чтобы я произнесла это вслух?
– Чашка жива?
– Какому ответу ты скорее поверишь? «Да» или «нет»?
Думай, прежде чем говорить. Этому учат шахматы.
– «Нет».
– Почему?
– Ответ «да» может быть ложью, чтобы манипулировать мной.
Он одобрительно кивает:
– Чтобы дать тебе ложную надежду.
– Получить рычаг влияния на меня.
Он запрокидывает голову и смотрит мне в лицо, будто свысока:
– Зачем такому человеку, как я, нужен рычаг влияния на такую, как ты?
– Не знаю. Что-то же вам от меня надо.
– А иначе…
– Иначе я была бы уже мертва.
Он очень долго молчит. Сверлит меня взглядом до самых костей.
– Я тут кое-что тебе принес. – Показывает на деревянную коробку. – Открой.
Я открываю. Он продолжает:
– Бен не стал бы с тобой играть. И маленькая Эллисон, то есть Чашка. Ее больше нет. Ты не играла, с тех пор как умер твой отец.
Я качаю головой, но не в ответ на его слова, а потому, что не понимаю, к чему он клонит. Главный архитектор проекта по уничтожению людей хочет сыграть со мной в шахматы?
В комнате очень холодно. Я дрожу в тонком, как лист бумаги, комбинезоне. Вош с улыбкой за мной наблюдает. Нет. У него есть тайный умысел.
«Это не то же самое, что „Страна чудес“. Он не только в курсе твоих воспоминаний. Он еще знает, о чем ты думаешь».
«Страна чудес» – это программа. Она записывает, а он читает.
– Они ушли, – говорю я. – В отеле их нет. И вы не догадываетесь, где они.
В этом все дело. Я не могу придумать другую причину, по которой они меня еще не убили.
Хотя причина, конечно, ерундовая. В такую погоду, при его-то возможностях, что ему стоит найти их? Я зажимаю холодные ладони между колен и заставляю себя дышать ровно и глубоко.
Вош открывает крышку, раскладывает доску и берет белого ферзя:
– Белые? Ты предпочитаешь играть белыми?
Он расставляет фигуры. У него длинные подвижные пальцы музыканта, скульптора, художника. Он сплетает их и кладет на них подбородок, упираясь локтями в стол. Так всегда делал отец, когда играл со мной в шахматы.
– Чего вы хотите? – спрашиваю я.
Он приподнимает одну бровь:
– Я хочу сыграть партию. – И молча на меня смотрит.
Пять секунд превращаются в десять, десять – в двадцать. После тридцатой секунды проходит целая вечность. Пожалуй, я знаю, что он делает. Он ведет двойную игру. Только я не понимаю, зачем ему это нужно.
Я начинаю с защиты Рюи Лопеса. Не самый оригинальный дебют в истории шахмат. Я немного напряжена. Пока мы играем, он тихо что-то напевает, и я понимаю, что Вош намеренно ведет себя как мой отец. Меня начинает подташнивать от отвращения. Чтобы уцелеть, я сооружаю эмоциональную крепость, которая защитит меня и поможет сохранить рассудок в обезумевшем мире. Даже у самого открытого человека есть что-то глубоко сокровенное, куда он никого не впустит.
Теперь мне ясен смысл этой игры в игре. Здесь нет личного пространства, нет ничего святого. Я ничего не могу скрыть от противника. У меня желудок крутит от омерзения. Он издевается не только над моими воспоминаниями. Он измывается над моей душой.
Клавиатура и мышка справа от меня беспроводные. Но монитор рядом с Вошем подключен к сети. Броситься через стол, потом задрать ему голову и обмотать провод вокруг его шеи. Выполняется за четыре секунды, все заканчивается через четыре минуты. Однако за нами наверняка наблюдают. Вош будет жить, Чашка и я умрем. И даже если мне удастся его придушить, это будет пиррова победа. Скорее всего, Эван говорил правду.
В отеле я указала на это Салливан, когда она рассказывала о том, как Эван пожертвовал собой, чтобы взорвать базу. Если они способны загружаться в тела людей, то им вполне под силу создавать свои копии. Набор «Эваны», так же как набор «Воши», может включать в себя бесконечное количество фигур. Эван мог убить себя. Я могла убить Воша. Это не имело никакого значения. Сущности внутри их по определению бессмертны.
– Тебе не помешает внимательно послушать, о чем я тебе говорю, – сказала Салливан в преувеличенно терпеливой манере. – Эван – человек, который слился с сознанием инопланетянина. Он ни тот ни другой. Вместе с тем он как бы двуедин. Следовательно, смертен.
– Умрет не самая существенная его часть.
– Верно, – зло буркнула Салливан. – Только человеческая.
Вош склоняется над шахматной доской. Его дыхание пахнет яблоками. Я прижимаю ладони к коленям. Он вопросительно поднимает брови: «Какие проблемы?»
– Я проиграю, – говорю я.
Он изображает удивление:
– Что заставляет тебя так думать?
– Вы знаете мои ходы еще до того, как я их сделаю.
– Ты имеешь в виду программу «Страна чудес». Но ты забываешь о том, что мы больше, чем сумма нашего опыта. Люди способны быть такими непредсказуемыми, что диву даешься. Ты, например, когда был взорван лагерь «Приют», спасла жизнь Бену Пэришу. Ты действовала вопреки логике и не воспользовалась своим исключительным правом – правом на жизнь. Удивило меня и твое вчерашнее решение сдаться, которое ты приняла, потому что для девочки это был единственный шанс выжить.
– Она выжила?
– Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, – нетерпеливо, как строгий учитель подающему надежды ученику, говорит он и показывает на доску.
«Играй».
Я беру кулак в ладонь и сжимаю так сильно, как только могу. Представляю, что кулак – это его шея. Четыре минуты на то, чтобы придушить его насмерть. Всего четыре минуты.
– Чашка жива, – говорю я ему. – Вы знаете, что не сможете заставить меня ничего сделать, если поджарите мои мозги. Но вы убеждены, что я пойду на все ради нее.
