Закрываю глаза. Они мне сейчас не нужны. Пока хаб отлично справлялся со своей работой. Моя задача – довериться ему целиком и полностью.
Мой мозг абсолютно пуст: черный холст, алебастровая бездна.
«Каков же ответ?»
И я говорю: «Ничто. Ответ – ничто».
Резко выбрасываю ноги вперед. Мое тело принимает вертикальное положение. Руки поднимаются и скрещиваются на груди. Голова откидывается, лицо обращено к небу. Рот открывается. Глубокий вдох, выдох. Глубокий вдох, выдох.
Теперь, в вертикальном положении, я падаю быстрее. Врезаюсь в лед ногами на скорости сто миль в час.
Удара не чувствую.
И как холодная вода смыкается надо мной, тоже.
И давление этой воды, когда погружаюсь в кромешную темноту.
Я не чувствую ничего. Нервные окончания отключены, как и болевые рецепторы мозга.
В сотнях футов надо мной крошечная, с булавочную головку, светящаяся точка. Бледная, как далекая звезда. Точка входа. И точка выхода. Я рвусь к этой звезде. Мое тело оцепенело. Мозг пуст. Я полностью отдалась во власть Двенадцатой системы. Она больше не часть меня. Двенадцатая система и есть я. Мы одно целое.
Я человек. И не человек. Поднимаюсь к звезде, которая сияет в ледяном куполе. Протобог, всплывающий из первобытных глубин. На сто процентов человек. На сто процентов пришелец. Теперь я понимаю. Я знаю ответ на загадку Эвана Уокера.
Я врываюсь в сердце звезды и выбрасываюсь на лед. Пара сломанных ребер, сломанное запястье, глубокий порез на лбу от ремня с пилотского кресла, совершенно окоченела, не могу отдышаться, опустошенная, целая, в сознании.
Жива.
76
К сгоревшим обломкам вертолета добираюсь на рассвете. Место крушения нашлось без труда. «Блэкхоук» упал на поле, белое после недавнего снегопада. Пламя виднелось за несколько миль.
Я медленно приближаюсь с юга. Справа всплывает из-за горизонта солнце, его лучи разбегаются по заснеженной земле, и все вокруг искрится, словно с неба миллиардами посыпались бриллианты.
Одежда замерзла и с каждым моим движением хрустит, как хворост. Я постепенно воспринимаю свое тело. Двенадцатая система сохранила мне жизнь, чтобы сохранить себя. Она просит об отдыхе, ей нужна пища и помощь, чтобы восстановиться. Для этого и возвращается ко мне способность чувствовать боль.
«Нет. Потерпи, пока я их не найду».
В небе пусто. Ветра нет. Над обломками вертолета вьется дым. Черный и белый. Такой же клубился над лагерем «Приют» при массовом сжигании трупов.
«Кто ты, Бритва?»
Солнце поднимается выше, и снег начинает слепить. Визуальная команда настраивает мои глаза: я смотрю через невидимые фильтры, эффект такой же, как от солнечных очков, и вижу в миле на западе черную точку на девственно-белом фоне. Ложусь на живот и неглубоко вкапываюсь. Точка приближается и приобретает очертания человеческой фигуры. Высокий и худой, в зимней парке, с винтовкой, он бредет по колено в снегу. Полчаса ожидания. Когда до него остается сто ярдов, я встаю. Он падает, как подстреленный. Я зову его по имени, но негромко – в холодном зимнем воздухе звуки разносятся далеко.
До меня долетает его голос, он чуть не срывается от волнения:
– Твою мать!
Бритва делает пару шагов и переходит на бег – высоко поднимает колени и работает руками, точно кардиоманьяк на беговой дорожке. Останавливается на расстоянии вытянутой руки. Теплое дыхание вырывается из открытого рта.
– Ты жива, – шепчет он.
И я читаю в его глазах: «Невероятно!»
– Где Чашка?
Бритва кивает себе за спину:
– Она в порядке. Ну, вроде нога сломана…
Я обхожу его и начинаю движение в том направлении, откуда он пришел.
– А я уж чуть было не махнул на тебя рукой, – пыхтит Бритва у меня за спиной. – Без парашюта! Ты что, теперь и летать умеешь? Что случилось с твоей головой?
– Ударилась.
– О… Ну, теперь ты похожа на апачку. Знаешь, боевая раскраска.
– Это моя четвертая четверть: апачка.
– Ты серьезно?
– Что значит – у нее вроде сломана нога?
– То и значит: может, сломана, а может, и нет. Ты теперь насквозь все видишь, вот и поставишь ей более точный диагноз…
– Странно как-то, – говорю я, на ходу оглядывая небо. – Почему нас не ищут? Они наверняка засекли место падения вертолета.
– Я ничего не видел. Похоже, они просто сдались.
Я трясу головой:
– Они не сдаются. Далеко еще, Бритва?
– С милю. Не волнуйся, я ее спрятал в надежном месте.
– Как ты мог оставить ребенка?
Бритва оторопело смотрит на меня и на секунду даже теряет дар речи. Но только на секунду. Он не умеет подолгу молчать.
– Пошел искать тебя. Ты сказала, что мы встретимся у огня. Такое универсальное направление. Могла бы сказать: «Встретимся на том месте, где я уложу эту вертушку. Она будет гореть».
Пять минут идем молча. У Бритвы сбивается дыхание. Я дышу ровно. Усиление будет поддерживать меня, пока я не дойду до Чашки, но есть предчувствие, что когда я сломаюсь, то сломаюсь всерьез.
– Ну и что теперь? – спрашивает Бритва.
– Отдохнем несколько дней… или сколько сможем себе позволить.
– А потом?
– На юг.
– На юг? Это план такой? На юг. Многовато конкретики, не находишь?
– Мы должны вернуться в Огайо.
Бритва останавливается, будто натолкнулся на невидимую стену. Я прохожу вперед еще несколько шагов, потом оборачиваюсь. Бритва трясет головой:
– Рингер, ты хоть представляешь, где мы находимся?
Я киваю:
– Милях в двадцати к северу от Великих озер. От Эри, я думаю.
– Что ты… Как мы… Ты понимаешь, что Огайо больше чем в ста милях отсюда? – тарахтит, запинаясь, Бритва.
– До того места, куда мы пойдем, больше двухсот. Если по прямой.
– «По прямой». Что ж, жаль, что мы не птички! И что там, в Огайо?
– Мои друзья. Они в полной заднице, и я не могу их бросить.
Я продолжаю идти по следам Бритвы.
– Рингер, мечтать не вредно. Я тоже не могу представить…
– Не можешь представить полную задницу?
– Это очень подозрительно смахивает на шутку.
– Я знаю, мои друзья, скорее всего, мертвы. И я знаю, что, скорее всего, умру, не успев их найти. Но я дала обещание, Бритва. Тогда я еще не понимала, что это обещание. Я говорила себе, что это не так. Я и ему сказала, что это не так. Но есть то, что мы говорим себе о правде, а есть то, что правда говорит о нас.
