– Я дождусь вашего вожака, – промолвил Белег.
– Значит, стоять тебе здесь до тех пор, пока не заговоришь, – объявил Андрог.
И подстрекаемые Андрогом, изгои оставили Белега привязанным к дереву без воды и пищи, а сами сидели рядом, и ели и пили; но он не сказал им более ни слова. Когда минули так два дня и две ночи, разбойники преисполнились ярости и страха, и не терпелось им уйти; теперь большинство готово было убить эльфа. С наступлением ночи все они столпились вокруг пленника, и Улрад принес головню из костерка, разведенного у входа в пещеру. В этот самый миг возвратился Турин. Неслышно приблизившись по обыкновению своему, он остановился в тени позади круга людей и в свете головни разглядел изможденное лицо Белега.
Словно стрела ударила ему в грудь и, как если бы в разгар зимы нежданно-негаданно наступила оттепель, за много лет невыплаканные слезы выступили на глазах его. И метнулся он вперед, и подбежал к дереву.
– Белег! Белег! – закричал он. – Как оказался ты здесь? И почему стоишь так?
Сей же миг перерезал он путы, и Белег рухнул ему на руки.
Когда же Турин выслушал все, что сочли нужным рассказать ему его люди, вознегодовал он и опечалился; но поначалу занимался он только Белегом. А выхаживая друга, сколько хватало умения, задумался Турин о своей лесной жизни, и обратил свой гнев на себя самого. Ибо изгои нередко убивали чужаков, ежели заставали их поблизости от своего логова либо устраивали на людей за сады, и Турин тому не препятствовал, и зачастую сам дурно отзывался о короле Тинголе и о Серых эльфах, так что и его вина была в том, что видели в них врагов.
– Жестоки вы были, – горько сказал он своим людям, – и жестоки без нужды. Никогда доселе не мучили мы пленников; но к этой орочьей забаве привела нас сама наша жизнь. Беззаконны и бесплодны были все деяния наши, служили мы лишь самим себе, да растравляли ненависть в сердцах наших.
Молвил Андрог:
– А кому же и служить нам, как не самим себе? Кого любить нам, ежели все нас ненавидят?
– Я, во всяком случае, не подниму больше руки на эльфов и людей, – промолвил Турин. – Довольно у Ангбанда слуг. Ежели прочие не дадут клятвы заодно со мной, я стану жить один.
Тут Белег открыл глаза и приподнял голову.
– Не один! – возразил он. – Теперь наконец могу я сообщить свои вести. Не изгой ты, и не подобает тебе имя Нейтан. Если и был ты в чем виноват, то прощена вина. Вот уж год как ищут тебя, дабы с честью призвать тебя обратно, на службу к королю. Слишком давно недостает Драконьего Шлема.
Но при этом известии Турин радости не выказал и долго сидел в молчании; ибо при словах Белега вновь пала на него тень.
– Пусть минет эта ночь, – проговорил он наконец. – Тогда и решу. Как бы то ни было, завтра должно нам покинуть это логово; ибо не все, кто нас разыскивает, желают нам добра.
– Добра нам никто не желает, – отозвался Андрог, злобно покосившись на Белега.
Поутру Белег, быстро исцелившись от боли, по обычаю эльфов древности, поговорил с Турином наедине.
– Я-то ждал, что вести мои доставят тебе больше радости, – промолвил он. – Ты ведь, верно, возвратишься теперь в Дориат?
Как только мог, упрашивал его Белег вернуться; но чем больше уговаривал он, тем больше противился Турин. Однако ж подробно расспросил он Белега про королевский суд. Белег рассказал ему все, что знал, и наконец молвил Турин:
– Стало быть, Маблунг и впрямь выказал себя моим другом, каковым почитал я его некогда?
– Скорее, другом истины, – отозвался Белег, – что в итоге обернулось к лучшему; хотя приговор мог оказаться менее справедлив, кабы не свидетельство Неллас. Отчего, Турин, отчего не рассказал ты Маблунгу о нападении Саэроса? Все могло сложиться иначе. И, – добавил он, глядя на изгоев, растянувшихся у входа в пещеру, – ты, верно, по-прежнему гордо носил бы шлем и не пал бы так низко.
– Может, и так – ежели называть это падением, – промолвил Турин. – Может, и так. Но сложилось так, как сложилось; и слова застряли у меня в горле. В глазах его читался упрек – даже вопроса мне не задав, он уже осуждал меня за то, чего не совершал я. Мое сердце человеческое исполнено гордости, сказал эльфийский король. Таково оно и ныне, Белег Куталион. И до поры не позволит мне сердце вернуться в Менегрот, где посмотрят на меня со снисходительной жалостью, точно на непослушного мальчишку, что пообещал исправиться. Мне пристало даровать прощение, а не принимать его. И по меркам мое го народа не мальчишка я уже, но муж; притом суровый – волею судьбы, мне доставшейся.
– Тогда что же намерен ты делать? – встревожился Белег.
– Пойду куда глаза глядят, – отозвался Турин. – Так по желал мне Маблунг на прощание. Милость Тингола не распространится на сотоварищей моего падения, сдается мне; я же не расстанусь с ними ныне, ежели сами они не пожелают расстаться со мной. Я люблю их по-своему, сколько-то – даже самых отпетых. Они – мои сородичи, и в каждом есть толика добра, что может и умножиться. Думается, они останутся мне верны.
– Ты смотришь иными глазами, нежели я, – промолвил Белег. – Ежели ты попытаешься отлучить их от зла, они тебя предадут. Я не доверяю им, одному – в особенности.
– Как может эльф судить людей? – спросил Турин.
– Да так же, как судит любые деяния, кем угодно совершенные, – отвечал Белег, но более не прибавил к этому ни слова и не поведал о злобности Андрога, из-за которой главным образом и подвергся дурному обращению; ибо, видя, в каком настроении Турин, опасался, что тот ему не поверит, и страшился повредить былой дружбе и подтолкнуть Турина обратно к дурной стезе.
– Пойдешь куда глаза глядят, Турин, друг мой, – промолвил он. – Что же это значит?
– Думаю возглавить своих людей и вести войну на свой лад, – отвечал Турин. – Но вот в чем по крайней мере изменился я в сердце своем: сожалею я о каждом ударе, кроме тех, что наносил Врагу людей и эльфов. И превыше всего хотел бы я видеть тебя рядом. Оставайся со мной!
– Ежели останусь я с тобой, так по велению любви, но не мудрости, – отозвался Белег. – Сердце подсказывает мне: должно нам вернуться в Дориат. Повсюду за его пределами пути наши уводят во тьму.
– Тем не менее не пойду я туда, – отрезал Турин.
– Увы! – вздохнул Белег. – Как любящий отец, что потакает желанию сына вопреки собственному благоразумию, уступаю я твоей воле. Я останусь, раз ты просишь.
– Вот это хорошо! – воскликнул Турин. И вдруг замолчал, словно и сам ощутил, как сгущается тьма, и теперь боролся с гордыней, что не позволяла ему повернуть вспять. Долго сидел он так, горько размышляя о минувших годах.
Внезапно стряхнув с себя задумчивость, он поглядел на Белега и молвил:
– Назвал ты эльфийскую деву – хотя имя я позабыл: в долгу я перед ней, кстати пришлись ее свидетельства; однако ж не припоминаю я ее. Зачем она за мной следила?
