Сету и Ларе посвящается
Адели с благодарностью
ГЛАВА 1
— Тут она может накуролесить.
Она услышала, как один из них произнес эти слова в темноте всего метрах в десяти от нее. Даже несмотря на свой страх, на чистый неприкрытый ужас, какой испытывает всякий преследуемый, она, поняв, что речь идет о ней, ощутила дрожь возбуждения, что-то похожее на торжество. Да, подумала она, она им тут накуролесит, она уже накуролесила. И они тоже волновались — у охотников во время преследования свои страхи. По крайней мере у одного из них. Того, кто сказал это, звали Джаскен — главный телохранитель Вепперса и шеф службы безопасности. Джаскен. Конечно. Кто же еще?
— Ты так считаешь… да? — сказал второй человек. Это говорил сам Вепперс. Когда она услышала его низкий, идеально модулированный голос, который теперь звучал чуть громче шепота, ощущение было такое, будто у нее что-то сворачивается внутри. — Но с другой стороны… они все могут накуролесить. — Говорил он так, будто запыхался. — Ты этими штуками… ничего не видишь? — Он, видимо, говорил об усилительных окулинзах Джаскена — сказочно дорогом устройстве, стоившем не меньше солнцезащитных очков повышенной прочности. Они превращали ночь в день, делали видимым тепло, предположительно, позволяли наблюдать радиоволны. Джаскен был не прочь носить их постоянно, и она считала, что это выпендреж или способ скрыть глубоко упрятанную неуверенность. Однако, похоже, чудесные возможности окулинз преувеличивались, ведь пока они так и не помогли доставить ее в изысканно наманикюренные руки Вепперса.
Она стояла, прижавшись к громадному заднику. Когда мгновение назад она приникла к нему в темноте, то увидела, что он представляет собой расписанный крупными мазками темной и светлой краски холст, но с такого малого расстояния она не смогла разглядеть, что же там изображено. Она чуть выгнула шею и рискнула взглянуть вниз и налево — туда, где находились эти двое, они стояли на переходных мостках, выступающих из северной стенки декорационного подъема. Она разглядела неясные очертания двух фигур, в руках у одной — что-то похожее на ружье. Но она не была уверена. В отличие от Джаскена видеть она могла только собственными глазами.
Она убрала голову, сделала это быстро, но без дерготни, хотя и была испугана, и попыталась вдохнуть — глубоко, ровно, беззвучно. Повернула шею в одну, другую сторону, сжала и разжала кулаки, согнула и разогнула уже начинавшие болеть ноги. Она стояла на узкой деревянной доске в основании задника. Доска была чуть уже ее туфель, и ей, чтобы не упасть, пришлось развести ноги носками в разные стороны. В двадцати метрах внизу, невидимая в темноте, распростерлась широкая арьерсцена оперного театра. Если она сорвется, то, возможно, падая, ударится о другие мостки или другое театральное оборудование.
Над ней, так же невидимые в темноте, находились остальная часть декорационного подъема и размещенная над арьерсценой гигантская карусель, в которой хранились все многообразные декорации, необходимые для сложных театральных постановок. Она начала очень медленно двигаться по доске в сторону от двух человек на мостках. Левая пятка у нее все еще болела в том месте, откуда она несколькими днями ранее извлекла устройство слежения.
— Сульбазгхи? — услышала она тихий голос Вепперса. Они с Джаскеном только что тихо разговаривали друг с другом, а теперь, возможно, пользовались чем-то вроде радио или еще чего-то такого. Ответа доктора Сульбазгхи она не услышала; возможно, Джаскен пользовался наушником. Может, и Вепперс тоже, хотя он редко носил при себе телефон или какое-нибудь другое устройство связи.
Вепперс, Джаскен и доктор С. Сколько еще человек, кроме этих троих, преследовали ее? У Вепперса были охранники, целая свита слуг, адъютантов, помощников и других нанятых сотрудников, которых можно было заставить помогать ему в такого рода погоне. Служба безопасности оперного театра тоже могла бы прийти ему на помощь, если бы он попросил. Ведь, в конечном счете, все это принадлежало Вепперсу. И уж конечно, добрый друг Вепперса, начальник полиции, предоставил бы ему любые необходимые полицейские силы в том маловероятном случае, если бы Вепперсу не хватило собственных. Она продолжала осторожно двигаться по доске.
— Он на северной стороне стенки, — услышала она через несколько мгновений голос Вепперса. — Разглядывает всякие буколические задники и театральные декорации. Никаких признаков нашей расписной малютки. — Он вздохнул. Театрально вздохнул, показалось ей, что, впрочем, соответствовало обстановке. — Ледедже? — неожиданно позвал он.
Она испугалась, услышав собственное имя, задрожала, чувствуя спиной, как трясется крашеная декорация. Ее левая рука метнулась к одному из двух украденных ею ножей в двойных ножнах, петлей крепления накинутых на пояс рабочих брюк, которые были на ней. Ее стало клонить вперед, и она почувствовала, что вот-вот упадет, и тогда вернула руку в прежнее положение и снова выровнялась на доске.
— Ледедже? — Его голос, ее имя гулко прозвучали в темных глубинах громадной карусели. Она продвинулась еще по узкой доске. Неужели доска начала прогибаться? Ей показалось, что дерево просело под ее ногами.
— Ледедже? — снова позвал Вепперс. — Ну хватит уже, утомила. У меня через пару часов ужасно важный прием, а ты знаешь, сколько у меня времени уходит на то, чтобы одеться и подготовиться, как полагается. И Астил будет брюзжать. А тебе ведь это теперь совсем не нужно, правильно я говорю?
Она снисходительно улыбнулась. Ей было трижды наплевать на то, что там думает или чувствует Астил — напыщенный дворецкий Вепперса.
— У тебя было несколько дней свободы, но теперь они кончились. Прими это как данность, — сказал низкий, гулкий голос Вепперса. — Перестань прятаться — будь хорошей девочкой, и я обещаю, ничего тебе не будет. Ну, ничего страшного. Ну, может, отшлепаю. Может, сделаю маленькое добавление к твоим татушкам. Совсем маленькое; ну, какой-нибудь завиточек. И конечно, самый изысканный. Иного я просто не допущу. — Ей показалось, что она слышит улыбку за его словами. — Но не больше. Я тебе клянусь. Серьезно, прекрасное дитя. Перестань прятаться сейчас, пока я все еще могу убедить себя, что это всего лишь милая шутка и восхитительная непокорность, а не отвратительное предательство и неприкрытое оскорбление.
— Пошел ты в жопу, — очень-очень тихо сказала Ледедже. Она сделала еще пару скользящих шажков по узенькой досочке у основания задника, потом услышала под собой какой-то звук — треск? — проглотила слюну и продолжила движение.
— Ледедже, выходи! — раздался громкий голос Вепперса. — Я изо всех сил пытаюсь быть терпеливым! Ведь правда, Джаскен? — Она услышала, как Джаскен пробормотал что-то в ответ, потом снова загремел голос Вепперса: — И в самом деле! Послушай, даже Джаскен считает, что я проявляю ангельское терпение, а уж он придумывал для тебя столько извинений, что он практически на твоей стороне. Чего еще тебе нужно? Так что теперь твой черед. Это твой последний шанс. Покажись, девушка. Я уже начинаю терять терпение. Это больше не смешно. Ты меня слышишь?
