Альбер не хотел сообщать конечный пункт, об этом и речи быть не могло, наоборот, надо было схитрить.
– В колониях, – заявил он.
– Что ж…
Продавец, похоже, вдруг очень заинтересовался. Возможно, и он когда-то тоже желал того же, строил планы.
– Так что из одежды?
Представление Альбера о колониях составилось отовсюду понемножку: по почтовым открыткам, по слухам, по картинкам в журналах.
– Что-нибудь такое, что бы там подошло…
Продавец понимающе сложил губы: кажется, у нас есть как раз то, что вам надо, но на этот раз нет манекена в полном облачении, чтобы понять, что к чему, вот здесь пиджак, пощупайте-ка ткань, а вот там брюки, очень элегантные и в то же время практичные, и, конечно же, шляпа.
– Вы уверены? – отважился спросить Альбер.
Продавец был категоричен: о человеке судят по шляпе. Альбер, который полагал, что судят по обуви, купил то, что ему предложили. Продавец широко улыбнулся: то ли из-за упоминания о колониях, то ли из-за продажи двух полных комплектов одежды, в нем сквозило что-то удивительно хищное – Альбер замечал такое в некоторых ответственных работниках банка; что и говорить, это ему вовсе не понравилось, он и так чуть было не проговорился, но нельзя допускать скандалов здесь, в двух шагах от отеля, им уезжать меньше чем через два дня – ни к чему допускать промашку, которая сведет насмарку все усилия.
Альбер купил также кожаный дорожный сундук рыжеватого цвета, два новых чемодана в тон ему – в один из них он сложит деньги, – а также новую шляпную коробку для своей конской головы, и распорядился доставить все в отель «Лютеция».
Под конец он выбрал красивую шкатулку, очень даже в женском вкусе, и положил туда сорок тысяч франков. Прежде чем вернуться в отель и ухаживать за товарищем, он зашел в почтовое отделение на улице Севр и отослал шкатулку мадам Бельмонт вместе с короткой запиской, в которой уточнялось, что деньги эти предназначены для Луизы, «когда она вырастет», и что они с Эдуаром рассчитывают на мадам Бельмонт в том, «чтобы как можно лучше разместить средства до тех пор, пока малышка не станет достаточно взрослой, чтобы распорядиться ими».
Когда покупки доставили, Эдуар осмотрел одежду, с удовольствием покачал головой, даже удосужился показать, что все на большой палец, браво, отлично. Ну вот, подумал Альбер, плевать он на это хотел. И отправился на свидание с Полиной.
В такси он еще раз продумал свою маленькую речь и прибыл, преисполненный добрых намерений, а именно: он объяснит ей реальное положение дел, так как на этот раз вилять больше некогда, уже 12 июля, а он уезжает 14-го, если будет жив, так что или сейчас, или никогда. Его решение было больше похоже на заклинание, потому что в глубине души он знал, что не способен на такое признание.
Он уже думал о том, почему он не в силах решиться на это. Все сводилось к нравственной проблеме, как он предчувствовал, непреодолимой.
Дочь разнорабочего и фабричной работницы, Полина была из скромной среды и впитала катехизис с молоком матери, нельзя было себе представить людей, более щепетильных в вопросах целомудрия и порядочности, чем такие бедняки.
Полина ему показалась как никогда очаровательной. Альбер купил ей шляпку, которая подчеркивала всю прелесть лица, ее лучистую и обезоруживающую улыбку.
Видя, что Альбер не в своей тарелке и этим вечером еще более молчалив, чем обычно, что он хочет что-то высказать, но все время сдерживается, Полина переживала одну из самых чудесных минут в своих отношениях с ним. Она не сомневалась: он собирается просить ее выйти за него замуж, но никак не может решиться. Альбер не только застенчив, думала она, он еще и малость боязлив. Обаятельный, действительно добрый, но если его не заставить заговорить, то можно ждать хоть до второго пришествия.
А пока она упивалась его увиливаниями, чувствовала себя желанной, не сожалела о том, что когда-то уступила его ухаживаниям и своим собственным желаниям. Она делала вид, что ничего не замечает, но была убеждена, что все вполне серьезно. Вот уже несколько дней ей доставляло удовольствие наблюдать, как выкручивается Альбер, но она и виду не подавала.
Даже сегодня вечером (они ужинали в маленьком ресторанчике на улице Коммерс) вот каким образом он вел разговор:
– Видишь ли, Полина, мне не слишком нравится работать в банке, я и подумываю, а не следует ли мне попробовать что-нибудь другое…
А ведь верно, подумала она, когда у тебя трое-четверо детей, об этом и думать не думаешь, предпринимательством стоит заняться, когда ты еще молод.
– Да ну? – ответила она небрежно, глядя на официанта, принесшего закуски. – И что же?
– Ну… не знаю, я…
Можно было подумать, что он много думал над вопросом и никогда – над ответом.
– Может быть, заняться торговлей, – отважился он.
Полина зарделась. Торговля… Верх успеха. Только подумать… «Полина Майяр, кружева-фриволите и модные аксессуары».
– Эка невидаль… – ответила она. – Прежде всего, торговлей чем?
Или даже, если уж так далеко не заходить: «Торговый дом Майяр. Бакалея, галантерея, вина и ликеры».
– Ну…
Так часто бывает, рассудила Полина, Альбер следует за своей мыслью, а его мысль за ним – нет.
– А может быть, и правда не торговлей… Скорее, создать какое-нибудь предприятие.
Для Полины, которая понимала только то, что видела, понятие «предприятие» было намного менее понятным.
– Что за предприятие?
– Я думал насчет древесины экзотических пород.
Рука Полины повисла в воздухе, вилка с пореем покачивалась в нескольких сантиметрах ото рта.
– А зачем это?
Альбер тотчас пошел на попятную:
– Или, может быть, ванилью, кофе, какао, чем-то в этом роде…
Полина важно кивнула, что она охотно делала, когда не понимала, но «Полина Майяр, ваниль и какао», нет, право, она не понимала, что из этого может выйти. И кому это интересно.
Альбер понял, что выбрал неправильный путь.
– Просто такая идея…
Вот так, слово за слово, запутавшись в собственных рассуждениях, он отошел от своего намерения, отступился. Полина от него ускользала, он ужасно на себя злился, ему хотелось встать, уйти, закопаться.
Боже правый, закопаться.
То и дело все сводится к этому.
41
То, что происходило начиная с 13 июля, могло бы фигурировать в программах школ подрывников и саперов в качестве превосходного примера взрывоопасной ситуации с поэтапным воспламенением.
Когда утром, около половины седьмого, вышла газета «Пти журналь», сообщение о происшествии было дано в виде осторожной заметки, хотя и на первой полосе. Заголовок выражал только гипотезу, однако весьма далеко идущую:
