– Ну… э-э…
– Сколько? – прогремел голос Праделя.
У Лабурдена все вылетело из головы. Компьень?.. Он выронил носовой платок, срочно полез в карманы, нашел сложенные вчетверо листки, где были записаны результаты совещания.
– Компьень… – проблеял он. – Итак, Компьень, смотрим…
Для Праделя все были слишком медлительными, он вырвал у Лабурдена бумаги и отошел на несколько шагов, не отрывая глаз от цифр. Восемнадцать тысяч гробов – Компьень, пять тысяч – округ Лаон, более шести тысяч для комендатуры Кольмара, восемь – округ Нанси и Люневиль… Еще остались заказы для Вердена, Амьена, Эпиналя и Реймса… результаты превзошли ожидания Праделя. Он не мог удержать довольную улыбку, что не ускользнуло от Лабурдена.
– Завтра мы продолжим совещание, – добавил мэр. – И в субботу!
Он счел, что пора наконец вставить свою фразу.
– Видите ли, дорогой друг… – начал он.
Но дверь распахнулась, кто-то позвал Анри, донесся шум, какое-то оживление.
Прадель двинулся туда.
Все толпились у камина, в дальней части салона, отовсюду – из курительной, из бильярдной – сбегались люди…
Прадель расслышал возгласы, нахмурясь, сделал несколько шагов, без волнения, скорее из любопытства.
На полу, прислонясь к камину, вытянув ноги, сидел его тесть, глаза закрыты, восковая бледность на лице, пальцы правой руки вцепились в жилет, словно он хотел вырвать сердце из груди или же замедлить его биение. Слышались голоса: «Нюхательную соль!», «Ему нужен воздух!». Подоспевший метрдотель попросил всех расступиться.
Из библиотеки мигом примчался доктор, что происходит, его спокойствие произвело впечатление, все расступились, напряженно вытягивая шею, чтобы лучше видеть. Взяв руку, чтобы пощупать пульс, доктор Бланш сказал:
– Ну-с, Перикур, и что с нами приключилось?
Незаметно повернувшись к Праделю, он добавил:
– Старина, срочно вызывайте автомобиль, дело серьезное.
Прадель немедленно вышел.
Господи, ну и денек!
В день, когда Прадель стал миллионером, его тесть едва не протянул ноги.
Какое везение, просто не верится!
11
Мозг Альбера был совершенно пуст, он был не в силах связать две мысли, представить, как все произойдет; он пытался как-то упорядочить свои ощущения, но мозг не подчинялся. Двигаясь размашистым шагом, он то и дело машинально поглаживал лезвие лежавшего в кармане ножа. Время шло, мелькали станции метро, потом улицы, и ни малейшего просвета. Он не мог поверить в то, что делает, однако все же делал. Он был готов на все.
Эта история – морфин… с самого начала дело пахло керосином. Эдуар уже не мог обходиться без морфина. До сих пор Альберу удавалось как-то удовлетворять его потребности. На этот раз он тщетно обшаривал ящики стола, денег на дозу наскрести не удалось. Вот почему, когда его друг после нескончаемых дней страданий принялся умолять прикончить его – настолько боль сделалась нестерпимой, – у Альбера, тоже выбившегося из сил, отключился контроль: он схватил подвернувшийся под руку кухонный нож, машинально вышел из дому, доехал на метро до Бастилии и углубился в греческий квартал в районе улицы Седен. Он должен раздобыть морфин для Эдуара, если потребуется, он готов пойти на убийство.
Первая мысль мелькнула у него в голове, когда он увидел Грека: тип лет тридцати шагал, как слон, широко расставляя ноги, отдуваясь на каждом шагу и потея, несмотря на ноябрьский холод. Альбер, оторопев, воззрился на его громадный живот, отвисшие тяжелые груди, колыхавшиеся под шерстяным свитером, на бычью шею и отвисшие щеки, он подумал, что его ножик тут совсем не подходит, тут нужно по меньшей мере лезвие сантиметров пятнадцать. Или двадцать. Положение и так было не блестящее, без подходящего оружия он бессилен. Альбер совсем пал духом. Вечно с тобой так, твердила его мать, ты не способен ничего организовать! Бедный мальчик, такой легкомысленный… И она воздевала очи горе, призывая в свидетели Господа Бога. Новому мужу (это так говорилось, они не были женаты, но мадам Майяр норовила все привести к общепринятым нормам) она непрестанно жаловалась на сына. Отчим – начальник отдела в универмаге «Самаритен» – ограничивался созерцанием шнурков, но явно придерживался того же мнения. Против таких атак Альбер, даже будь у него силы, не нашел бы возражений, так как день ото дня и сам все больше был с ними согласен.
Похоже, все и вся ополчились против него, и впрямь время выдалось нелегкое.
Встреча была назначена возле общественного писсуара на улице Сен-Сабен. Альбер понятия не имел, как это вообще происходит. Он связался с Греком, позвонив в кафе и сославшись на кого-то, кто знал еще кого-то; Грек не задавал никаких вопросов, тем более что по-французски знал слов двадцать. Антонапулос. Все называли его Пулос. Даже он сам.
Прибыв на место, он так и представился:
– Пулос.
Для такого дородного человека он перемещался удивительно скоро, мелкими, семенящими, чрезвычайно быстрыми шажками. Ножик был слишком короткий, тип слишком быстрый… Альбер и в самом деле довольно туманно представлял, что делать. Бегло оглядевшись, Грек ухватил его за руку и потащил в общественный писсуар. Воды там давным-давно не было, воздух был непригоден для дыхания, однако Пулоса это ни капли не смущало. Зловонная клоака была для него чем-то вроде зала ожидания. А для Альбера, страшившегося закрытого пространства, это обернулось пыткой вдвойне.
– Деньги! – потребовал Грек.
Он хотел взглянуть на банкноты, взглядом Пулос указал на карман Альбера, он не знал, что там нож, размер которого теперь, когда двое мужчин втиснулись в одну кабинку, казался еще более смехотворным. Альбер слегка повернулся, чтобы указать на другой карман, демонстративно высунул оттуда несколько банкнот по двадцать франков. Пулос молча кивнул.
– Пять, – сказал он.
Так условились по телефону. Грек собрался выходить.
– Погоди! – воскликнул Альбер, хватая его за рукав.
Пулос остановился, обеспокоенно глядя на него.
– Мне нужно больше… – прошептал Альбер.
Он старательно выговаривал слова, подкрепляя сказанное движениями рук (обращаясь к иностранцам, он часто говорил так, будто они были глухими). Пулос сдвинул густые брови.
– Двенадцать, – сказал Альбер.
И он показал всю пачку, но не мог отдать деньги, ведь это было все, чем он располагал, чтобы продержаться еще около трех недель. Во взгляде Пулоса загорелся огонек. Ткнув пальцем в Альбера, он кивнул:
– Двенадцать. Стой здесь!
И двинулся прочь.
– Нет! – крикнул Альбер.
Зловонный запах писсуара и стремление покинуть этот закуток, где ему с каждым мигом становилось все тревожнее, помогли ему нащупать верный тон. Его единственная задумка состояла в том, чтобы каким-то образом увязаться за Греком.
