– Эти молодые люди отдали жизнь за Францию, – добавил мэр, – и мы должны чтить их подвиг!
– Вот как? – спросил Анри. – Вы должны чтить их подвиг?
– Всенепременно, и…
– Тогда объясните мне, почему вы вот уже два месяца допускаете, чтобы на кладбище вашей коммуны безграмотные люди хоронили их как попало?
– Но ведь это не я хороню их в беспорядке! Это ваши кит… ваши служащие!
– Но ведь это вас военные власти уполномочили вести учет, так или нет?
– Служащий мэрии бывает здесь дважды в день! Но он не может проводить здесь все дни напролет!
Он с видом утопающего бросил взгляд на префекта.
Молчание.
Каждый был готов сдать другого. Мэр, префект, военные власти, государственный представитель, Пенсионный фонд – посредников в этой истории было немало…
Было очевидно, что, когда решат сыскать виновных, достанется каждому. Кроме китайцев. Те не умеют читать.
– Послушайте, – предложил Прадель, – впредь мы будем внимательнее. Так, Дюпре?
Дюпре кивнул. Мэр сдался. Ему придется закрыть глаза, умышленно оставив на могилах имена, не имеющие отношения к похороненным в этих могилах солдатам, и в одиночку хранить этот секрет. Кладбище станет его вечным кошмаром. Прадель перевел взгляд с мэра на префекта.
– Предлагаю, – сказал он заговорщически, – не поднимать шум вокруг этих мелких инцидентов…
Префект сглотнул слюну. Его телеграмма, скорее всего, уже дошла до министра и, вероятно, будет истолкована как прошение о переводе в колонии…
Прадель вытянул руку и приобнял сбитого с толку мэра.
– Что важно для родственников, – добавил он, – это иметь место, куда можно прийти помянуть близких, не так ли? Во всяком случае, их сын ведь находится именно здесь, ведь так? Вот это самое важное, уж поверьте мне!
Дело было улажено. Прадель вернулся в машину, раздраженно захлопнул дверцу, против обыкновения он не разгневался. Автомобиль тронулся с места достаточно спокойно.
Дюпре долго разглядывал проносившийся за окном пейзаж, не произнося ни слова.
На этот раз они выпутались, но их, каждого по-своему, терзали сомнения, инциденты возникали все чаще, то здесь, то там.
Прадель наконец заговорил:
– Затянем гайки, а, Дюпре? Рассчитываю на вас.
22
«Нет». Движение указательного пальца, как дворник автомобиля, только быстрее. «Нет» твердое, окончательное. Эдуар закрыл глаза, ответ Альбера был настолько предсказуем… Застенчивый, боязливый человек. Даже когда никакого риска не было, принятие малейшего решения занимало у него несколько дней, а тут, подумать только, продать памятники павшим и смыться, прихватив кассу!
Для Эдуара весь вопрос был в том, даст ли Альбер согласие в разумные сроки, ведь отличные идеи – товар скоропортящийся. Газеты, которые он читал запоем, рождали у него предчувствие, что, когда сформируется рынок – а это случится очень скоро, когда все художники, все литейные мастерские кинутся удовлетворять спрос, – будет слишком поздно.
Вопрос стоял так: теперь или никогда.
Для Альбера это было «никогда». Движение указательного пальца. «Нет».
Эдуар тем не менее упрямо продолжал свою работу. Его каталог памятников пополнялся лист за листом. Он только что отрисовал очень удачную Победу, вроде Ники Самофракийской, но в солдатской каске; перед этой моделью никто не устоит. И так как он оставался один, пока в конце дня не появлялась Луиза, у него было время подумать, попытаться ответить на все возникавшие вопросы, отшлифовать план, который, приходилось признать, был непростым. Куда сложнее, чем казалось поначалу, он пытался разрешать проблемы одну за другой, но то и дело всплывали все новые и новые. Несмотря на препятствия, Эдуар твердо верил в свой план. Считал, что он не может провалиться.
Главная новость: он снова работал с воодушевлением, нежданным и почти жестоким.
Он с наслаждением выстраивал свои перспективы, погружался в будущее, жил в нем, вся его жизнь зависела от этого. Возрождая это подстрекавшее его к действию удовольствие и собственную озорную, провоцирующую сущность, он вновь становился самим собой.
Альбера это радовало. Ему до сих пор не доводилось видеть такого Эдуара, разве что издалека, в траншеях, и смотреть, как он возвращается к жизни, было для Альбера истинной наградой. Что до задуманного Эдуаром предприятия, то оно казалось ему настолько неосуществимым, что тут почти что не о чем было беспокоиться. Альберу казалось, что план этот, по сути, невыполним.
Между двумя молодыми людьми началась борьба, в которой один подталкивал, другой упирался. Как нередко бывает, победа склонялась не на сторону силы, а на сторону инерции. Альберу достаточно было как можно дольше твердить свое «нет», чтобы выиграть дело. Самым тяжелым для него было не отказаться ввязываться в это дикое начинание, а причинить Эдуару разочарование, убить в зародыше обретенную им дивную энергию, вновь окунуть его в бессмысленное существование, в будущее, не сулившее ничего хорошего.
Следовало бы предложить ему что-то другое… Но что?
Вот почему Альбер каждый вечер с вежливой доброжелательностью, хоть и без особого воодушевления, восхищался новыми эскизами стел и скульптур, которые показывал Эдуар.
– Ты вникни как следует в идею, – писал Эдуар в разговорной тетради. – Заказчики могут сами составить свой собственный памятник! Берешь знамя и фронтовика, получаешь один памятник. Убираешь знамя, заменяешь его Победой, – получаешь другой! Можно творить – и при этом не нужно ни усилий, ни таланта, это должно прийтись по вкусу, точно!
Ах, подумал Альбер, Эдуара можно было много в чем упрекнуть, но идеи он выдавал талантливые. Особенно те, что вели к катастрофе: перемена документов, невозможность получать пособие от правительства, отказ вернуться домой, где у него были бы все условия, упорный отказ от пересадки тканей, привыкание к морфину, а теперь это жульничество с памятниками павшим… Идеи Эдуара – настоящий ящик Пандоры.
– Ты вообще отдаешь себе отчет, что ты мне предлагаешь? – спросил Альбер.
Он встал перед товарищем.
– Совершить… святотатство! Украсть деньги, предназначенные для памятников павшим, – все равно что осквернить кладбище, это… тяжкое оскорбление отечества! Потому что даже если государство и вложит немного денег в это предприятие, откуда возьмутся основные средства на подобные памятники? От родных тех, что погиб! Это вдовы, родители, сироты, боевые товарищи. Рядом с тобой Ландрю
[7]
выглядит как святая невинность! За тобой будет охотиться вся страна, весь мир ополчится против тебя! А когда тебя поймают, суд над тобой будет чистой формальностью, потому что для тебя в первый же день процесса соорудят гильотину! Так вот, я понимаю, что тебе не нравится твоя физиономия. Только вот мне моя пока что преотлично подходит!
