Будущее вырисовывалось мрачное. Работы он лишился, Грек гонится за ним по пятам, придется переезжать, искать другую работу. Будто это легко.
Потом он успокаивался. Грек сюда не доберется, это уж было бы смешно, его подводит воображение. Ну что бы он сделал прежде всего? Поднял на ноги всех сородичей, чтобы отыскать коробку с ампулами морфина, содержимое которой давно испарилось? Откровенная нелепица!
Но что бы там ни думал мозг Альбера, тело не поддерживало его. Его по-прежнему била дрожь, иррациональный страх не поддавался никаким доводам рассудка. Текли часы, пришла ночь, а с ней призраки, ужас. Темнота уничтожила остатки его способности анализировать ситуацию, он поддался панике.
Альбер плакал в одиночестве. Можно было бы написать историю слез в жизни Альбера. Эти – безнадежные – слезы текли от печали к ужасу, в зависимости от того, думал он о своей жизни или о будущем. Холодная испарина чередовалась со взрывами отчаяния, сердцебиением, темными мыслями, ощущением головокружения и удушья; мне никогда не выбраться из этой квартиры, думал он, но и оставаться он никак не мог. Слезы струились в два ручья. Бежать. Бежать – это слово внезапно прогрохотало в его мозгу. Бежать. Поскольку дело было ночью, идея разрослась, подавив все остальные варианты. Будущего для него здесь больше не было – не было не только в этой комнате, но и в этом городе, в этой стране.
Он кинулся к ящику, достал снимки колониальных стран, почтовые открытки. Начать все сначала. Внезапно перед ним мелькнуло лицо Эдуара. Подойдя к шкафу, Альбер достал оттуда маску, изображавшую голову лошади. Надел ее так осторожно, будто это было бесценное старинное произведение искусства. И тотчас почувствовал себя в безопасности. Ему захотелось посмотреть на себя, он извлек из мусора достаточно большой осколок зеркала, но ничего не смог разглядеть. Тогда он принялся разглядывать свое отражение в оконном стекле, увидел изображение лошади, и страхи его растворились, его окутало благодетельное тепло, мышцы его расслабились. Его привыкший к темноте взгляд упал на другую сторону двора, на окно мадам Бельмонт. Ее там уже не было. В квадратике окна можно было разглядеть лишь слабый свет в дальней комнате дома.
И вдруг все стало очевидным и ясным.
Альбер сделал глубокий вдох, прежде чем стянуть маску лошади. Возникло неприятное ощущение холода. Но как жаровня, вобравшая в себя жар, еще долго хранит тепло угасшего огня, Альбер сохранил немного сил, достаточно, чтобы открыть дверь, зажав маску под мышкой, спуститься по лестнице, поднять брезент и увидеть, что коробка с ампулами исчезла.
Он пересек двор, прошел несколько метров по тротуару, стояла непроглядная темень, прижав покрепче маску, он позвонил в дверь.
Мадам Бельмонт заставила себя ждать. Узнав Альбера, она молча отворила дверь. Следуя за ней, Альбер прошел по коридору в комнату, оконные ставни там были закрыты. Луиза спала глубоким сном на детской, слишком тесной для нее кроватке, поджав ноги. Альбер склонился над ней, во сне она была несказанно прекрасна. На полу, укрытый белой простыней, в темноте обретшей оттенок слоновой кости, лежал Эдуар, уставившись на Альбера широко распахнутыми глазами. Рядом стояла коробка с морфином. Альбер тотчас со знанием дела оценил, что ампул не слишком поубавилось.
Он улыбнулся, стремясь сбросить с себя тяжесть, надел маску лошади и протянул Эдуару руку.
Ближе к полуночи Эдуар уселся у окна рядом с Альбером, старательно разложив на коленях листы с эскизами памятников. Он разглядел лицо друга. Отметелили по полной программе.
Альбер сказал:
– Ладно, растолкуй мне все как следует. Эта твоя затея с памятниками, как ты все себе представляешь?
Пока Эдуар писал в новой разговорной тетради, Альбер перелистывал альбом с рисунками. Они всесторонне рассмотрели вопрос. В этом деле все было вполне разрешимо. Они не станут создавать подставное предприятие, достаточно счета в банке. Не нужно никакой конторы, просто почтовый ящик. Идея заключалась в том, чтобы выдать весьма привлекательное предложение, ограничив срок, собрать максимум авансов под набранные заказы… и тотчас укатить, прихватив кассу.
Оставалась лишь одна проблема – зато существенная: такое дело без денег не начнешь.
Эдуар не понимал, почему вопрос о необходимых средствах, который раньше приводил Альбера в бешенство, ныне выглядел несущественным препятствием. Вероятно, это было связано с состоянием Альбера, ушибами, с рассеченной бровью и фонарем под глазом… Эдуар подумал о свидании Альбера несколько дней назад, о разочаровании, постигшем его по возвращении; он воображал любовную историю, страдания. Он гадал, не принял ли Альбер свое решение под воздействием вспышки гнева? Вдруг он передумает на следующий день или через день? Но выбора у Эдуара не было, если он хотел броситься в эту авантюру (и бог знает, как ему этого хотелось!), то следует действовать так, будто решение товарища было обдуманным. И скрестить пальцы.
Во время разговора Альбер казался обычным, рациональным, он говорил вполне обдуманные вещи, разве что порой посреди фразы его вдруг с головы до ног сотрясала дрожь, и, хотя было не жарко, он страшно потел, особенно ладони. В такой момент в нем будто было два разных человека: один – дрожавший как заяц, ветеран, погребенный заживо, другой – рассудительный бывший бухгалтер, подбивающий счет.
Итак, чтобы вести дело, нужны деньги, как их раздобыть? Альбер долго глядел на голову лошади, та спокойно разглядывала его. В этом устремленном на него безмятежном благожелательном взгляде было поощрение.
Альбер встал.
– Думаю, что смогу найти деньги… – сказал он.
Он подошел к столу, неспешно освободил его. Сел, положив перед собой лист бумаги, чернила и ручку с пером, долго размышлял, а потом, вставив вверху слева свое имя и адрес, написал:
Уважаемый господин Перикур,
в тот вечер, когда вы меня пригласили к себе, вы были так добры, предложив мне место бухгалтера на одном из ваших предприятий. Если это предложение все еще в силе, знайте, я…
Март 1920
26
Анри Прадель, человек простой и прямолинейный, легко доказывал свою правоту, так как его грубость часто побивала разумные доводы собеседников. Так, он невольно считал Леона Жардена-Болье, который был ниже его ростом, заодно и менее умным. Что было явно неверно, но в то же время сам Леон развил в себе комплекс на этот счет, лишивший его уверенности, и Прадель всегда оставался в выигрыше. Превосходство было связано не только с ростом, но и с двумя другими причинами, причины звались Ивонна и Дениза; были они соответственно сестрой и супругой Леона и обе – любовницами Анри. Первая пребывала таковою более года, вторая стала за два дня до собственной свадьбы. Анри предпочел бы даже, чтоб это случилось накануне церемонии, а лучше – в то же утро, но обстоятельства этого не позволили; и без того результат был неплох. С того дня он охотно сообщал близким друзьям: «В семействе Жарден-Болье я не охватил только мать». Шутка имела успех, поскольку мать, мадам Жарден-Болье, была женщиной, малоспособной вызвать желание и исключительно добродетельной. Анри добавлял с присущей ему грубостью: «Первое объясняет второе».
