— Вы можете доказать, что все это — дело рук Восса? — спросила Сьюзен.
— А кто еще способен на такое?
— Под ударом репутация нашей больницы, — сказал Парр. — Постарайтесь это понять, доктор Ди Маттео. Нам нужно действовать единой командой. Мы все должны сплотиться. В том числе и вы, поскольку Бейсайд — и ваша больница.
— Но вдруг правда вырвется наружу? Вдруг на первой полосе «Глоуб» появится громадный заголовок: «Клинику Бейсайд обвиняют в махинациях с донорскими органами»? И то, что вы пытаетесь скрыть, бросят вам в лицо.
— Потому я и сказал: все, о чем здесь говорилось, здесь должно и остаться.
— У тайного есть свойство становиться явным. — Эбби вздернула подбородок. — Скорее всего, так и случится.
Парр и Сьюзен беспокойно переглянулись.
— Нам придется пойти на риск, — сказала Сьюзен.
Эбби скинула хирургический халат, запихнула его в бак для грязного белья и вышла, резко толкнув двойные двери. Еще немного, и наступит полночь. Пациент — жертва ножевого ранения — прооперирован и помещен в реанимацию. Интерн трудится над его карточкой, записывая распоряжения. Можно трубить отбой. В окопах все спокойно.
Затишье не радовало Эбби. У нее появилось слишком много времени подумать над всем, о чем сегодня говорилось в конференц-зале.
«Мне представился единственный шанс для ответного удара, но нанести его я не могу, — размышляла Эбби. — Не имею права наносить, если хочу оставаться игроком команды. Если интересы Бейсайда по-прежнему для меня что-то значат».
Интересы клиники были и ее интересами. Ее по-прежнему считали частью команды. Эбби усматривала в этом хороший знак. У нее есть шансы остаться работать в Бейсайде. Шансы окончить ординатуру. Это походило на сделку с дьяволом. Держи язык за зубами и не отступай от своей мечты. Если Виктор Восс позволит мечте осуществиться.
Если совесть позволит.
Несколько раз за вечер Эбби порывалась позвонить Хелен Льюис. Всего один звонок, и в БОНА узнают правду о «бейсайдском недоразумении». Всего один звонок, и там станет известно, чем, помимо своего бизнеса, занимается Виктор Восс. И сейчас, идя в ординаторскую, Эбби мысленно говорила с Хелен.
Первым, что поразило ее в темной ординаторской, был странный, совсем не больничный запах. Пахло розами и лилиями. Включив свет, Эбби увидела на столе большую вазу с цветами.
Потом она услышала… шелест простыней на ординаторской койке.
— Марк? — удивилась она.
Он мигом проснулся и поначалу не мог сообразить, где находится. Потом, увидев ее, улыбнулся:
— С днем рождения.
— Черт! Я же совсем забыла.
— А я не забыл.
Эбби подошла к койке и села рядом. Марк уснул, не сняв зеленого хирургического костюма. Наклонившись, чтобы его поцеловать, Эбби уловила знакомый, типично больничный запах бетадина и… запах усталости.
— Какой ты колючий! Тебе нужно побриться.
— Мне нужен еще один поцелуй.
Эбби улыбнулась и поцеловала его.
— И давно ты меня дожидаешься?
— Времени сейчас сколько?
— Полночь.
— Значит, два часа.
— И ты с десяти меня здесь ждал?
— Я не собирался засыпать. Так получилось.
Марк подвинулся, освобождая ей половину узкой койки. Эбби сбросила туфли и легла рядом. Ее сразу же окутало двойным теплом: больничной постели и другим теплом, исходящим от любимого мужчины. Может, рассказать ему о сегодняшней встрече и о втором иске? Подумав, Эбби решила не рассказывать. Ей хотелось лежать в объятиях Марка.
— Прости, я забыл торт.
— Торт — пустяки. Как я могла забыть про собственный день рождения? А может, хотела забыть. Уже двадцать восемь.
— Такая дряхлая старушка, — засмеялся Марк, обнимая ее за плечи.
— Я чувствую себя старой. Особенно сегодня.
— В таком случае я вообще древний старец. — Марк нежно поцеловал ее ухо. — И моложе никак не становлюсь. Думаю, теперь самое время.
— Самое время для чего?
— Самое время сделать то, что надо было бы сделать еще несколько месяцев назад.
— И что же?
Марк коснулся ее лица:
— Попросить тебя стать моей женой.
Эбби молча смотрела на него. Слова не выговаривались, но ее переполняло счастье, и Марк легко мог прочесть ответ по ее глазам. Ей вдруг стало дорого все в этом человеке. Ладонь, что согревала щеку. Лицо, усталое, уже немолодое и потому еще более милое ей.
— Я это понял две ночи назад, — признался Марк. — Понял, чего же я хочу. Ты дежурила. Я приехал домой, съел обед быстрого приготовления. Потом пошел спать и на комоде увидел твои вещи. Щетку для волос. Шкатулку с украшениями. Лифчик, который ты почему-то никогда не убираешь. — Марк тихо засмеялся. Эбби тоже. — И тогда я понял: где бы я ни жил, я хочу, чтобы на комоде обязательно лежали твои вещи. Я без них уже не смогу. Даже дня не выдержу.
— Марк…
— Самая дурацкое в нашей профессии — мы не работаем от сих до сих. Тебя почти не бывает дома. А когда ты возвращаешься, наступает мое дежурство. Мы довольствуемся встречами в коридорах. Радуемся, если лифт пустой и можно взяться за руки. И потому мне так важно, вернувшись домой, увидеть на комоде твои вещи. Я смотрю на них и понимаю: ты тут была и снова появишься. И мне достаточно.
Слезы застилали Эбби глаза. Марк улыбался. Его сердце гулко стучало, словно от страха.
— Что скажете, доктор Ди Маттео? — шепотом спросил он. — Мы сумеем втиснуть свадьбу в наши плотные рабочие графики?
Эбби всхлипнула и тут же засмеялась.
— Да! Да, да, да!
Она взобралась на Марка, обвила его шею, прильнула к его губам. Они оба смеялись, перемежая смех поцелуями. Пружины отчаянно скрипели и стонали. Кушетка была слишком узкой. Вдвоем на такой не поспишь.
Зато узкая кушетка вполне годилась для занятий любовью.
А ведь когда-то она была красивой. Иногда, глядя на свои руки, морщинистые, в бурых старческих пятнах, она удивлялась и мысленно спрашивала: «Чьи это руки? Наверное, какой-то незнакомой старухи. Они не могут быть моими. Все знают, что у Мэри Хэтчер красивые руки». Потом замешательство проходило, она оглядывала больничную палату и понимала: это ей приснилось.
Это были не настоящие сновидения. Для настоящих сновидений нужен настоящий крепкий сон. Она называла сновидениями то, что самом деле больше напоминало туманную дымку. Эта дымка стояла перед глазами даже во время бодрствования. Так действовал морфин. Мэри была благодарна за морфин. Он уносил ее боли и открывал в мозгу потайные ворота. Оттуда в ее разум потоком неслись картины прошлых лет. Картины ее долгой жизни, почти подошедшей к концу. Она где-то слышала, что жизнь человека напоминает круг и в конце он возвращается в точку, откуда начал свое путешествие. Ее собственная жизнь даже отдаленно не напоминала круг. Жизнь Мэри скорее была похожа на гобелен, где каждая ниточка — со своим характером. Попадались нитки рваные, разлохматившиеся. И ни одной прямой и гладкой.
