У машины Марк еще раз обнял ее и поцеловал.
— Сил хватит доехать домой? — спросил он.
— Включу автопилот и поеду.
— Я буду где-то через час. Привезти тебе пиццу?
Зевая, Эбби плюхнулась на водительское сиденье.
— Бери себе, а мне не надо.
— Ты что, и ужинать не хочешь?
Эбби включила двигатель.
— Сегодня у меня одно желание, — вздохнула она. — Добраться до кровати и заснуть.
3
Это ощущение пришло к ней ночью, похожее на тишайший шепот или нежнейшее прикосновение крылышек феи к лицу: «Я умираю». Оно не испугало Нину Восс. Вот уже несколько недель, как возле нее, сменяясь, постоянно дежурили трое нанятых медсестер, а доктор Морисси стал приходить ежедневно. И дозы вводимого ей фуросемида тоже постоянно увеличивались. Но все это время Нина сохраняла спокойствие. Разве есть причины для волнений? Ее жизнь протекала в богатстве и обилии впечатлений. Она жила в любви и радости, не переставая удивляться чудесам мира. За свои сорок шесть лет она видела восход солнца над храмами Карнака, спускалась в сумрачные развалины Дельфов, бродила по холмам Непала. Она наслаждалась покоем разума, который наступает, когда человек признаёт свое место в Божьей вселенной. Если же говорить об огорчениях, у Нины их было всего два. Она так и не познала радости материнства. Это было ее первой печалью.
А еще ее огорчало, что Виктор останется один.
Муж часто нес вахту у ее постели. Долгими часами, слушая натужное дыхание и кашель, он держал ее руку. Он помогал менять ей кислородные подушки и присутствовал при визитах доктора Морисси. Даже во сне она чувствовала, что Виктор рядом. Бывало, на рассвете, сквозь пелену снов, она слышала его слова: «Она еще так молода. Очень молода. Неужели больше ничего нельзя сделать? Совсем ничего?»
Что-нибудь! Что угодно! В этом был весь Виктор. Он не желал верить в неминуемое.
Но Нина верила.
Открыв глаза, она увидела, что ночь наконец-то прошла и теперь в окно спальни светит солнце. Из окон их дома открывался захватывающий вид на ее любимый пролив Род-Айленд-Саунд. Прежде, когда она еще была здорова и никакая кардиомиопатия не иссушала ее силы, она любила вставать рано утром. Нина выходила на балкон спальни и встречала восход солнца. Не каждое утро выдавалось ясным. Но даже в пасмурную погоду, когда над проливом повисала густая пелена тумана, сквозь которую было едва видно серебристое дрожание воды, она все равно стояла на балконе и наслаждалась тем, как земля принимает новый день. Вот и сегодня земля приняла новый день.
«Сколько рассветов было мне даровано. Спасибо, Господи, за каждый».
— Доброе утро, дорогая, — прошептал Виктор.
Он стоял возле ее постели и улыбался. Одним лицо Виктора Восса казалось воплощением властности, другим — гениальности, третьим — безжалостности. Но в это утро на его лице не было ничего, кроме безмерной любви и такой же безмерной усталости.
Нина протянула мужу руку, которую он нежно поднес к губам.
— Виктор, тебе обязательно нужно поспать.
— Я не устал.
— Но я же вижу, что устал.
— Говорю тебе, я бодр.
Он снова поцеловал руку жены, прикоснувшись теплыми губами к ее холодной коже. Некоторое время супруги молча смотрели друг на друга. В трубках, подведенных к ноздрям Нины, негромко шипел кислород. Из раскрытого окна слышался шум океанских волн, ударяющих о камни.
Нина закрыла глаза:
— А помнишь то время…
Ей пришлось сделать паузу. Даже короткий разговор сбивал ритм ее дыхания.
— Какое время? — осторожно спросил Виктор.
— День, когда я… сломала ногу.
Она улыбнулась.
Это было в швейцарском Гштааде, в первую неделю их знакомства. Виктор рассказывал, что заметил Нину, когда она неслась на горных лыжах по спуску высшей категории сложности (два черных ромба). Виктор тогда помчался следом, догнал ее у подножия. Потом подъемник вернул их на вершину, и они снова понеслись вниз. Это было двадцать пять лет назад.
С тех пор они не разлучались ни на один день.
— Я знала, — прошептала Нина. — В той больнице… когда ты сидел у моей кровати… я уже тогда знала.
— Что ты знала, дорогая?
— То, что ты — мой единственный.
Нина открыла глаза и снова улыбнулась мужу. Только сейчас она заметила слезинку, ползущую по его щеке. Но ведь Виктор не плакал! За четверть века совместной жизни она ни разу не видела его плачущим. Нина привыкла считать мужа сильным и смелым человеком. Однако сейчас, вглядываясь в его лицо, она понимала, как же она ошибалась.
— Виктор, — сказала она, беря его руку в свои. — Ты не должен бояться.
Он быстрым, почти сердитым жестом провел другой рукой по лицу.
— Я тебя вытащу. Я не хочу тебя терять.
— Ты меня не потеряешь.
— Нет! Этого мне мало. Я хочу, чтобы ты жила на земле. Со мной. Понимаешь? Со мной!
— Виктор, если я что-то и знаю… то немногое, что мне известно… — Ей опять не хватило воздуха, и она глубоко вдохнула. — Это время… наше время на земле… оно лишь ничтожная часть… нашей жизни.
Нина почувствовала: муж порывается действовать. Ей было хорошо знакомо его состояние нетерпеливой решимости. Такие разговоры не для него. Виктор встал, подошел к окну. Он стоял к ней спиной, глядя на пролив. Рука Нины, более не согреваемая теплом его руки, быстро холодела, возвращаясь в свое обычное состояние.
— Нина, я обязательно что-нибудь придумаю, — сказал он.
— В этой жизни… есть вещи… которые мы не в силах изменить.
— Я уже предпринял ряд мер.
— Но, Виктор…
Он повернулся и посмотрел на нее. Его плечи загораживали окно и, казалось, гасили утренний свет.
— Дорогая, я позабочусь обо всем. Тебе не о чем волноваться.
Это был один из тех прекрасных теплых вечеров, когда солнце неторопливо спускалось за горизонт, в бокалах позвякивали кубики льда, а вокруг прогуливались нарядно одетые женщины, распространяя ароматы изысканных духов. Местом такого чуда был огороженный сад доктора Билла Арчера. Эбби казалось, что даже здешний воздух напоен магией. Ее окружали решетки и арки, увитые розами и ломоносом. Всю лужайку составляли живописные цветочные клумбы. Сад был предметом радости и гордости Мэрили Арчер, чье звучное контральто разносило в воздухе ботанические названия цветов. Она устроила экскурсию для жен врачей, водя их от клумбы к клумбе.
Сам Арчер в это время, расположившись в патио, неторопливо потягивал коктейль.
— Мэрили знает эту чертову латынь лучше меня, — смеясь, сказал он Марку.
