Вид у Питера Морроу был такой, словно его загнали в угол. Так оно и было на самом деле. На вопрос Гамаша Клара с радостным видом ответила, что этот шар с великолепным рисунком стал первым подарком, который Питер купил ей на Рождество, – до этого они были слишком бедны и ничего такого не могли себе позволить, объяснила она.
– Или слишком дешевы, – сказала Рут.
– Где вы его взяли? – вежливым, но твердым и требующим ответа голосом спросил Гамаш.
– Забыл, – попытался отвертеться Питер, но, видя решимость в глазах Гамаша, сдался. – Я хотел купить тебе что-нибудь, – повернулся он к Кларе, чтобы объяснить.
– Но? – сказала Клара, уже зная, к чему это приведет.
– Я ехал в магазин в Уильямсбурге…
– Северный Париж, – объяснил Габри Мирне.
– Знаменитый своими магазинами, – согласилась Мирна.
– …и тут мне попалась свалка, и…
– Свалка? – вскрикнула Клара. – Свалка?
Собака Люси принялась ползать между ног Клары, испуганная высоким голосом хозяйки.
– Осторожнее, шар расколется, – предупредила Рут.
– Свалка, – произнесла Клара упавшим голосом и опустила голову, смерив Питера таким взглядом, что тот, как и Рут немногим ранее, пожелал, чтобы дом немедленно взорвался.
– Жак Кусто свалочных погружений снова нашел сокровище, – сказал Габри.
– Вы нашли его на уильямсбургской свалке? – спросил Гамаш, поднимая шар ли-бьен.
Питер кивнул:
– Решил взглянуть из любопытства. День был теплый, так что мусор там не смерзся. Я просто заглянул – и эта штука сразу привлекла мое внимание. Вы сами понимаете почему. Она даже теперь, при свете лампы, сияет. Можете себе представить, как этот шарик светился днем. Как маячок. Он звал меня. – Он посмотрел на Клару, не сработали ли его слова. – Похоже, мне самой судьбой суждено было его найти.
Ее не убедили его слова – она не поверила в божественное происхождение подарка.
– Когда это было? – спросил Гамаш.
– Не помню.
– Вспомните, мистер Морроу.
Все посмотрели на Гамаша. Он как будто внезапно вырос, и от него повеяло властностью и настойчивостью, которые заставили замолчать даже Рут. Питер задумался, припоминая.
– Это было за несколько дней до Рождества. Да, вспомнил, это было в день презентации твоей книги, – сказал он Рут. – Двадцать третье декабря. Клара была дома и могла выгуливать Люси, а я отправился за подарками на Рождество.
– Порыться в рождественском мусоре, хочешь ты сказать? – осведомилась Клара.
Питер вздохнул и ничего не ответил.
– И где на свалке он лежал? – спросил Гамаш.
– На самом краю, словно кто-то его специально туда положил. Не выбросил.
– Больше вы ничего не нашли?
Гамаш внимательно смотрел на Питера, проверяя, лжет он или говорит правду. Питер отрицательно покачал головой. Гамаш поверил ему.
– А в чем дело? Почему это так важно? – спросила Мирна.
– Это называется шар ли-бьен, – сказал Гамаш. – Он принадлежал Си-Си. Вокруг него она построила всю свою духовную философию. Она очень точно описала его в своей книге. Сказала, что это единственная вещь, оставшаяся ей от матери. Она даже упомянула, что ее мать расписала этот шар.
– На нем изображены три сосны, – подхватила Мирна.
– И инициал, – дополнила Клара. – Л.
– Вот, значит, почему Си-Си переехала сюда, – сказал Габри.
– Почему? – спросил Питер, который думал о поджидающих его собственных проблемах и не очень сосредоточивался на разговоре.
– Три сосны? – Габри подошел к окну и повел рукой. – Три сосны. Три Сосны?
– Три сосны три раза, – сказала Рут. – Ты стучишь башмачками, Дороти.
– Мы уже не в Канзасе
[80]
, – огрызнулся Габри. – Мы здесь? – умоляющим тоном обратился он к Питеру.
– Три Сосны, – сообразил наконец Питер. – Мать Си-Си была родом отсюда?
– И ее фамилия начиналась на букву Л, – подытожила Мирна.
Эмили Лонгпре лежала в кровати. Было еще рано – не пробило и десяти, но она чувствовала себя усталой. Она взяла книгу и попыталась читать, но книга оказалась тяжелой для ее рук. Она с трудом удерживала ее, желая дочитать историю и узнать, чем все кончается. Она боялась, что ее время кончится прежде, чем кончится история.
Теперь книга тяжело лежала на ее животе, напоминая ей те дни, когда она вынашивала Дэвида. Она лежала в той же кровати. Гас рядом отгадывал свои кроссворды, бормоча что-то себе под нос. А ребенок был в ее чреве.
Теперь общество ей составляла только книга. Нет, возразила себе Эм. Не только книга. У нее есть Беа и Кей. Они тоже были с ней и останутся до самого конца.
Эм видела, как книга, тяжелая от слов, поднимается и опускается вместе с ее дыханием. Она посмотрела на закладку – прочитана половина. Только половина. Эмили снова взяла книгу, на этот раз двумя руками, и почитала еще немного, забылась в перипетиях сюжета. Она надеялась, что конец будет счастливый. Что героиня найдет любовь и счастье. Или хотя бы себя. Этого было бы достаточно.
Книга снова закрылась, закрылись и глаза Эм.
Матушка Беа видела будущее, в котором не было ничего хорошего. Никогда не было. Даже в лучшие времена Матушка имела дар прозревать худшее. Это свойство не добавляло ей оптимизма. Если ты живешь в руинах будущего, то из настоящего тоже уходит радость. Единственным утешением было то, что ни один из ее страхов не сбылся. Самолеты никогда не падали, лифты не срывались вниз, мосты оставались на своих местах. Да, муж покинул ее, но это трудно было назвать катастрофой. Некоторые сказали бы, что это самосбывающееся пророчество. Она сама выгнала его. Он всегда сетовал, что в их взаимоотношениях имеет место излишество. Беатрис, он и Бог. Один из них должен уйти.
Выбор был невелик.
Теперь Матушка Беа лежала в кровати, завернув свое полное тело в мягкие и теплые фланелевые простыни и накрывшись пуховым одеялом. Она предпочла Бога мужу, но, откровенно говоря, она бы и ему предпочла хорошее одеяло гагачьего пуха.
Это было самое ее любимое место во всем мире. Кровать в ее доме, где она пребывает в тепле и безопасности. Так почему же она не может уснуть? Почему она больше не может медитировать? Почему она даже есть больше не может?
Кей лежала в постели, отдавая приказы молодым испуганным пехотинцам, собравшимся вокруг нее в траншее. Их плоские, невысокие каски сидели набекрень, лица были покрыты грязью, дерьмом и первым пробивающимся пушком над губой. Она знала, что первым и последним пушком, но им предпочитала об этом не говорить. Вместо этого она произнесла зажигательную речь и заверила их, что первой покинет траншею, когда будет приказ, и поведет их под прочувствованные звуки песни «Правь, Британия».
