– Филипп Крофт, – пояснила Эм, проследив за взглядом Гамаша. – Очень милый молодой человек.
Гамаш довольно улыбнулся. Молодой Крофт. В последний раз, когда он видел Филиппа во время расследования предыдущего дела в Трех Соснах, тот был далеко не милый.
В восемь часов утра, кроме них, в бистро никого не было.
– Редкое приглашение, старший инспектор, – сказала Эм, изучая меню.
Волосы у нее торчали во все стороны из-за статического электричества. Впрочем, у Гамаша волосы были не в лучшем состоянии. У них обоих был такой вид, будто их что-то напугало. Они попивали кофе, чувствуя, как тепло расходится по телу. Их лица порозовели, щеки начали оттаивать. Запах свежесваренного кофе, перемешанный с запахом дымка из камина, – и мир снова стал уютным и правильным.
– Вы все еще хотите получить урок по кёрлингу сегодня утром? – спросила Эм.
Гамаш не забыл об их запланированной встрече и с нетерпением ее ждал.
– Если не слишком холодно.
– Сегодня утром идеальная погода. Посмотрите на небо. – Эм кивнула в сторону окна. В небе появилось осторожное сияние – солнце собиралось появиться из-за горизонта. – Ясно и морозно. Сегодня к полудню будет ужас как холодно.
– Позвольте предложить вам яйца и сосиски? – Рядом с их столиком стоял Филипп, держа в руках блокнотик. – Сосиски с фермы месье Паже.
– Они замечательные, – доверительно сказала Эм.
– Мадам, – слегка поклонился Гамаш, предлагая ей сделать заказ первой.
– Я бы хотела сосиски, mon beau Philippe, но, боюсь, в моем возрасте они не будут полезны. Месье Паже все еще поставляет вам черный бекон?
– Mais oui, домашний бекон, мадам Лонгпре. Лучший в Квебеке.
– Merveilleux. Это такая роскошь. – Она подалась над столиком к Гамашу, искренне получая удовольствие. – Я возьму яйцо-пашот, s’il vous plaît, на булочке из пекарни Сары, и немного вашего идеального бекона.
– И круассан? – Филипп игриво посмотрел на нее.
Запах круассанов доносился из пекарни по соседству; дверь, соединяющая пекарню и бистро, была красноречиво распахнута.
– Ну, пожалуй, один.
– Месье?
Гамаш сделал заказ, и через несколько минут ему принесли тарелку с сосисками и французским тостом. Филипп поставил у него под рукой стакан кленового сока и корзиночку с горячими круассанами, к этому были поданы вазочки с домашним вареньем. Они ели, разговаривали, прихлебывали кофе перед веселым и теплым огнем в камине.
– Так что вы думаете о Си-Си?
– Она показалась мне очень одинокой женщиной. Я ей сочувствовала.
– Другие люди говорят о ней как об эгоистичной, мелочной, капризной и, если откровенно, глуповатой. Не из тех людей, с которыми хочется водить дружбу.
– Они, конечно, правы. Она была ужасно несчастна и вымещала это на других. Ведь с людьми такое случается, верно? Они не выносят, когда другие рядом с ними счастливы.
– Тем не менее вы пригласили ее к себе.
Он хотел поднять эту тему с того момента, когда она обмолвилась об этом во время их прогулки. Но ему нужно было видеть ее лицо.
– Я сама была ужасно несчастна в жизни, – произнесла она тихим голосом. – А вы, старший инспектор?
Он, никак не ожидавший такого ответа и вопроса, кивнул.
– Я так и думала. Я думаю, что люди, имевшие такой опыт и выжившие, чувствуют ответственность перед другими. Если нас спасли, то мы не можем позволить, чтобы на наших глазах утонул кто-то другой.
В зале было очень тихо, и Гамаш понял, что задерживает дыхание.
– Я понимаю, мадам, и согласен с вами, – сказал он наконец. И тихо спросил: – Не хотите рассказать мне о вашей печали?
Она встретилась с ним взглядом, потом полезла в карман своего кардигана, вытащила свернутую в шарик салфетку белого «клинекса» и что-то еще. Она положила на стол черно-белую фотографию с трещинами и в шерстяных ниточках. Умелым пальцем она погладила фотографию, снимая ниточки.
– Это мой муж Гас и мой сын Дэвид.
Высокий мужчина стоял, положив руку на плечо долговязому молодому человеку, почти мальчику, с длинными косматыми волосами и в пальто с широкими лацканами. Парню, судя по всему, не было и двадцати. Галстук на нем был такой же широкий, как и лацканы и машина за его спиной.
– Эта фотография сделана перед Рождеством тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Дэвид был скрипачом. Вообще-то он играл всего одну вещь. – Она рассмеялась. – Нет, это было поразительно. Он слышал эту вещь ребенком, совсем еще маленьким. У нас с Гасом была эта пластинка, и Дэвид, услышав ее, бросил заниматься тем, чем занимался, и подошел к проигрывателю. Он хотел слушать ее снова и снова. А когда научился говорить, попросил купить ему скрипку. Мы, конечно, решили, что он шутит. Но он не шутил. В один прекрасный день я услышала, как он пытается наигрывать эту музыку в подвале. Играл он неуверенно, фальшивя, но вещь была определенно узнаваема.
Гамаш почувствовал, как кровь отхлынула от его рук и ног и собралась в сердце, мягко сдавив его.
– Дэвид сам выучился играть эту вещь. Ему было шесть. От учителя музыки пришлось отказаться, потому что Дэвид отказывался учить что-то другое. Только эту вещь. Упрямый ребенок. По отцовской линии пошел.
Она улыбнулась.
– И что это была за вещь?
– Концерт для скрипки с оркестром Чайковского ре мажор.
Гамаш не мог вспомнить эту музыку.
– Дэвид был нормальным подростком. Был вратарем в школьной хоккейной команде, пока учился в школе, и встречался с девочкой из семьи Шатран. Хотел поступить в Монреальский университет, чтобы изучать лесное хозяйство. Он был милый мальчик, но ничем от других не отличался. Кроме этого.
Она закрыла глаза, и через мгновение одна ее рука повернулась ладонью вверх, открывая тонкое запястье с голубыми прожилками. Рука принялась двигаться туда-сюда. Беззвучные ноты возникли в пространстве между ними, окутали столик и в конечном счете заполнили все бистро музыкой, которую Гамаш не слышал, но вполне мог вообразить. И он знал, что Эм слышит эту музыку вполне отчетливо.
– Повезло мальчику – нашел такую страсть в жизни, – тихо сказал он.
– Именно. Если бы я никогда не сталкивалась с божественным, то увидела бы его на лице Дэвида, когда он играл. На него снизошла благодать, как и на нас. И все же я не думаю, что он собирался как-то развивать эту свою страсть. Но потом что-то случилось. Перед рождественскими экзаменами он пришел домой радостный. Каждый год лицей устраивал конкурс. Все музыканты должны были играть одну и ту же вещь, выбранную комитетом. И в тот год, – она кивнула на фото, – был выбран Концерт для скрипки Чайковского ре мажор. Дэвид был вне себя от радости. Конкурс проводился пятнадцатого декабря в Гаспе. Гас решил отвезти его туда. Они могли поехать поездом или лететь самолетом, но Гас хотел побыть наедине с Дэвидом. Вы, вероятно, знаете, какие они бывают, мальчишки. Дэвид был обычным семнадцатилетним подростком. Разговаривать о своих чувствах не любил. Гас хотел по-своему показать ему, что отец его любит и готов для него на все. Эта фотография была сделана перед самым их отъездом.
