«Рейн-Мари», – снова и снова думал Гамаш, он думал о жене с того самого момента, как вошел в этот горящий дом. Не ради агента Иветт Николь. Не ради Сола Петрова. Ради Рейн-Мари. Мысль о том, что он должен спасти ее, прогнала все соображения о собственной безопасности. Важно было найти ее – все остальное не имело значения. Николь превратилась в Рейн-Мари, а страх – в силу духа.
Он толкал и толкал дверцу люка плечом. Он уже начал кашлять от дыма, закашлялся и Бовуар.
– Она подалась! – прокричал он Бовуару и удвоил усилия.
Теперь он понял, что, вероятно, на эту дверцу поставили какой-то предмет мебели. Судя по тяжести – холодильник.
На долю секунды он подался назад, собрался. Молча посмотрел на дверцу, закрыл глаза. А когда открыл, все свою силу вложил в удар плечом. Дверца подалась настолько, что в щель уже можно было просунуть топор. Используя его как рычаг, Гамаш приподнял дверцу, и тут на него хлынула волна дыма. Он уткнулся лицом в плечо, чтобы дышать через одежду. Потом услышал и почувствовал, как предмет мебели, блокировавший дверцу, упал на пол – и дверца распахнулась полностью.
– Николь! – взревел он.
В легкие ему попал дым, и он закашлялся, очищая горло. Он почти ничего не видел, но луч фонарика помог ему определить, что это маленькая спальня. Рядом с дверцей люка стоял комод. Следом за Гамашем наверх вылез Бовуар и сразу же понял, что дым здесь гуще, чем на лестнице. Времени у них почти не оставалось.
Бовуар слышал, как приближается огонь, чувствовал его жар. За считаные секунды он перенесся из обжигающего холода в беснующийся огонь, а ведь бабушка предвещала ему гореть в огне.
– Николь! Петров! – прокричали они.
Прислушались и перешли в коридор, где пожар захватывал все новые и новые территории. Пламя поднималось по стенам и лизало потолок, потом сжималось, словно чтобы вдохнуть воздуха. Гамаш, пригибаясь, быстро двинулся по коридору подальше от огня, заглянул в следующую комнату, споткнулся обо что-то на пороге.
– Я здесь. – Николь поднялась на колени и обхватила ноги Гамаша. – Спасибо. Спасибо. – Она словно пыталась залезть ему под кожу. – Я стою того. Правда. Простите меня.
Она цеплялась за него, как будто боялась утонуть, если отпустит.
– А Петров? Слушайте меня, где Петров?
Она отрицательно покачала головой.
– Ладно. Возьмите это. – Он передал ей свой фонарик. – Бовуар, ты первый.
Бовуар развернулся, и все трое, пригибаясь, побежали назад по коридору в направлении пламени и дыма. Нырнув в маленькую спальню, Бовуар чуть не свалился в открытую дверцу в погреб. Там было жарко. Он посветил фонариком вниз и увидел море огня и дыма.
– Там не пройти! – прокричал он.
Рев приближался. Был совсем рядом. Гамаш подошел к окну и разбил его локтем.
– Вон он! – услышал он голос Рут. – Наверху! Скорее лестницу!
Через несколько секунд в окне появилось лицо Билли Уильямса. И скоро все трое поспешили прочь от горящего здания. Гамаш повернулся и увидел дом, поглощенный ярко-оранжевым пламенем, и дым, который вместе с Солом Петровым устремлялся в небеса.
Глава тридцать вторая
На следующее утро они проснулись поздно и увидели за окном день-сказку. Кольцо холода разомкнулось, и пошел снег, он лежал толстым слоем на машинах, крышах, людях, неторопливо бредущих по своим делам. Из своего окна Гамаш увидел Питера Морроу у птичьей кормушки, в которую он засыпал зерно. Не успел он уйти, как появились синички в черных шапочках и голубые сойки, а за ними – голодные белки и бурундуки. Билли Уильямс расчищал каток – действие в лучшем случае бессмысленное, так как снег наметало сразу же. Эмили Лонгпре выгуливала Анри. Неторопливо выгуливала. Все в этот день, казалось, жили замедленно. «Странно, – думал Гамаш, принимая душ и надевая вельветовые брюки, водолазку и теплый пуловер, – деревня, кажется, гораздо больше потрясена смертью неизвестного фотографа, чем убийством Си-Си».
Было десять утра. В гостиницу они вернулись в половине седьмого. Гамаш долго принимал горячую ванну, стараясь ни о чем не думать. Но одна фраза все время вертелась в его мозгу.
«Я стою того. Правда, – сказала Николь, брызгая слюной и цепляясь за него. – Я стою того».
Неизвестно почему эти слова заставили его задуматься.
Жан Ги Бовуар, возбужденный, отправился в кровать, приняв наскоро душ. У него было такое ощущение, будто он участвовал в состязаниях по триатлону и занял первое место. Ему пришла в голову мысль: а не то ли самое чувствуют игроки в кёрлинг? Физически он был на пределе. Замерз, устал. Но внутри у него все пело.
Они потеряли Петрова, но вошли в горящее здание и спасли Николь.
Рут Зардо приняла душ, уселась за пластиковый стол в своей кухне и, попивая виски, принялась писать стихи.
И вот вопрос хороший:
на смертном ложе ты лежишь,
лишь час тебе осталось жить,
и выбор твой совсем не сложен:
кого давно простить ты должен?
Иветт Николь отправилась прямо в постель – грязная, провонявшая, изможденная, но чувства ее не соответствовали физическому состоянию. Она лежала в кровати, в тепле и безопасности.
Гамаш спас ее. В буквальном смысле. Спас из горящего дома. Она была не то что рада – счастлива. Наконец кто-то проявил заботу о ней. И не просто кто-то – старший инспектор.
Может быть, это давало ей надежду?
От этой мысли ей становилось тепло, и она погрузилась в сон, мечтая о будущей принадлежности к этим избранным, о том, что и у нее появится свое место в гостиной.
Она рассказала Гамашу о дядюшке Соле.
– Зачем вы туда пошли? – спросил он, когда они приходили в себя в школьном автобусе, где пожилые добровольцы раздавали сэндвичи и горячие напитки.
– Я хотела его спасти, – ответила Николь.
Она смотрела на него, и ей хотелось утонуть в его глазах, уютно устроиться в его объятиях. Но не как любовница, а как любимый ребенок, чтобы почувствовать себя в безопасности, почувствовать себя любимой. Он ее спас. Он прорвался сквозь огонь ради нее. А теперь он предлагал ей нечто такое, чего она желала и искала всю жизнь. Стать своей. Он не пошел бы ее спасать, будь она ему безразлична.
– Вы сказали, что фотограф в доме, и я попыталась его спасти.
Гамаш прихлебывал кофе, продолжая смотреть на нее. Он дождался момента, когда вокруг никого не было, и, понизив голос, произнес:
– Не бойтесь, Иветт. Расскажите мне.
И она рассказала. Он слушал ее внимательно, ни разу не прервал, не засмеялся, даже не улыбнулся. Временами ей казалось, что он смотрит на нее с сочувствием. Она поведала ему о том, что никогда не выносилось за стены ее безукоризненного дома. Она рассказала о глупом дядюшке Соле в Чехословакии, который не смог спасти семью, потому что его выгнали из полиции. Если бы не его неудача, то он смог бы предупредить их о путче, защитить их. Но он не смог, не сделал этого и погиб. Они все погибли.
