Впрочем, сначала с подопытными обращались вполне сносно. Мыли, брили, давали новую дешевую одежду – темно-серую робу. Кормили без изысков, но сытно, водки не давали, но дешевого крепкого пива – пожалуйста… Узники заметно свежели, поправлялись, обретали человеческий вид. Если кто все же возникал с расспросами, отвечали с загадочным видом: подождите с недельку, все разъяснится… Чтобы успокоить, иногда пускались в расспросы, причем вежливо, на «вы»: а кем вы были по профессии, каков опыт работы?.. И, услышав ответ, радостно восклицали: ну что ж, это нам как раз и надо! Так что подождите немного, а пока отдыхайте, подкрепляйтесь, набирайтесь сил… Этого оказывалось достаточно. В бункере, без солнечного света, люди теряли счет дням, но это их не тревожило.
И вот наступал день, когда отъевшегося, отмытого, слегка поздоровевшего пленника приподнятым тоном просили на выход: «Ну, вот и настал ваш час!..» – говорили ему. Ничего не подозревая, он выходил, в узком коридоре ему мгновенно совали в нос тряпку с хлороформом – и сознание покидало его.
Когда же оно возвращалось, несчастный обнаруживал себя в незнакомом, ярко освещенном помещении – собственно, это был соседний бункер, в полушаге от комнаты, где содержался узник, но он там никогда не бывал.
И обнаруживал себя он привязанным к особому вертикальному станку, стоящим на коленях и зафиксированным так жестко, что не мог пошевелить ничем. И крикнуть тоже не мог: в рот был туго вбит кляп.
Кроме него, в комнате находились еще несколько мужчин: двое-трое с деловыми, равнодушными лицами и один бледный, с мятущимся взглядом, старающийся держать себя в руках и не очень справляющийся с этим. Это и был приглашенный гость, заплативший огромные – огромные! – деньги, чтобы исполнить в реалити-шоу главную роль. Исполнителя.
Одним из спокойно-деловых был Геннадий. Заметив, что пленник приходил в себя, он начинал инсценировку. Объявлял, что заседание специального трибунала объявляется открытым, и зачитывал по бумаге, в чем обвиняется подсудимый – это был перечень отвратительных грехов, где в зависимости от фантазии Хвостенко могли фигурировать и инцест, и скотоложство, и убийства, и даже колдовство. Зачитав обвинение, Хвостенко предлагал присутствующим высказаться.
Тут наступала свобода слова. И подручные хозяина, и будущий исполнитель вправе были говорить что угодно, но каждый обязан был в заключение вынести вердикт. А далее по большинству голосов определялся приговор. И он всегда был смертный.
Это понятно: что бы там ни вздумал болтать гость, у прочих присутствующих других решений быть не могло… Впрочем, и гости являлись сюда не затем, чтобы болтать либеральный вздор.
И тогда, утвердительно кивнув, Геннадий объявлял:
– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. В исполнение привести немедленно!
И вручал исполнителю пистолет, в котором, как было заранее оговорено, имелся один патрон – в патроннике.
Ради этого и платились огромные деньги.
Запрет запрету рознь. Окунуться в грязь низменных страстей легко. Убить человека – совсем другое дело.
Конечно, Студенецкий не мог знать, что испытывали в этот миг другие. Он описывал свои ощущения.
Когда его рука почувствовала прохладную сталь пистолета, он с острейшим, немыслимым разрывом души понял, что сейчас делает шаг в иную сторону бытия. Все, что было до этого, – всего лишь легкомысленная болтовня. Легко Глеб подхватил осторожные разговоры Геннадия на эту тему, легко понял, к чему тот ведет, пустился в умный, ироничный, с легким изящным цинизмом монолог… и, когда Геннадий, решив, что клиент созрел, уже всерьез предложил принять участие в «Суде» и назвал сумму, от которой рядового обывателя хватил бы удар, – сразу согласился. Ну что там в самом-то деле никчемная жизнь какого-то отброса! – она и ему самому в тягость, не говоря уж о других. А Глебу Студенецкому – острейшая проверка себя, своих духовных сил. Он и согласился, и все это ему казалось – так, мультфильм для взрослых.
Побледнел и растерял иронию он тогда, когда очутился в зале «Суда» и увидел скованного человека, которого ему предстояло убить. Он встретил его взгляд, поспешно отвел глаза – и, душевно содрогнувшись, понял, что этот человек не отброс, он не родился на дне жизни от нищих и пьяных горемык, нет, он был настоящим человеком, но случилось так, что не выдержал трудных испытаний судьбы. И теперь платит за это.
Глеб вдруг стал думать, что расплата несоразмерна слабостям. Хвостенко начал читать обвинительную речь, перечисляя мнимые прегрешения подсудимого, а Студенецкий все думал и думал и никак не мог собраться с мыслями и с силами, он ощущал себя так, словно это не кому-то, а ему самому сказали, что его должны расстрелять и у него есть десять минут на прощание с миром. И он никак не мог найти, что же ему следует сделать или хотя бы сказать.
– …Таким образом, – равнодушным судейским голосом бубнил Геннадий, – по совокупности совершенных деяний подсудимый заслуживает высшей меры наказания, каковой является… – Он поднял голову, странно изменившимся взором обвел присутствующих и задержался на лице Глеба. И после этого сказал: – Смерть.
Секунда молчания показалась Глебу бездной. Первый из подельников Хвостенко глухо молвил:
– Смерть.
– Смерть, – эхом повторил второй.
И все взгляды обратились на Глеба.
Он вдруг подумал, что если сейчас откажется, то живым отсюда не выйдет. Мысль была глупой – рассуждая разумно, нетрудно было заключить, что это невозможно: Студенецкий – бизнес-фигура городского масштаба, связь его с Хвостенко вовсе не секрет, исчезновение вызовет сильнейший переполох…
Но разум в такие секунды не помощник.
Впрочем, Глеб сумел собраться, взять себя в руки и даже сообразить, что ничего ему не грозит. Причем сделал это мгновенно, задержка составила доли секунды – в пределах естественной человеческой реакции.
– Смерть, – прозвучало в четвертый раз.
– Единогласно, – объявил Геннадий. – Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. В исполнение будет приведен немедленно. – Он сделал паузу и скомандовал: – Исполнитель!
Студенецкий вскочил, как школьник перед завучем. Ему сунули маленький пистолет – позже он узнал, что это ПСМ («пистолет самозарядный малогабаритный») – и указали рукой: вперед!
Вот тут Глеб ощутил, что цвета, запахи и звуки оставили его. Он остался наедине с тусклой и беззвучной картинкой: намертво связанный приговоренный с кляпом во рту – черты лица искажены и этим кляпом, и предыдущей скверной жизнью, теперь уже не узнать, каким он был когда-то, до того, как перестал быть человеком.
И Глеб видел, что теперь, в свой последний миг, его жертва сознает, что происходящее с ним – расплата за предательство своей судьбы, за то, что не стал тем, кем должен был стать, за неисполнение того, ради чего явился на этот свет. Он все это осознал, как осознал и то, что слишком поздно и ничего уже исправить нельзя. Единственное, что осталось ему в этой жизни, – умереть человеком, а не как тварь дрожащая. И он, ломая свою слабость, поднял голову, чтобы смотреть смерти в глаза.
