На следующее утро я спускаюсь в поисках кофе. Столовая обшарпанная, практически пустая – лишь за одним столиком сидит испаноговорящая семья, а в углу у окна – симпатичная женщина моего возраста с волосами цвета ржавчины.
– Я все думала, кто ты такой, – говорит она по-английски. Похоже, американка.
Я наливаю себе кофе.
– Я тоже часто об этом думаю, – отвечаю я.
– Я видела вчера, как ты покупал еду в ларьке. Я все старалась собраться с духом и тоже попробовать что-нибудь оттуда, но я даже не знаю, что это, и не убьет ли оно гринго
[50]
типа меня.
– По-моему, это была свинина. Я вопросов особо не задаю.
– Ну, ты от нее не умер, – смеется незнакомка. – А что нас не убивает, делает сильнее.
Секунду мы стоим молча. Потом я жестом спрашиваю, можно ли сесть рядом с ней, а она жестом меня приглашает. Я располагаюсь напротив. Официант в несвежем смокинге небрежно ставит перед нами тарелку с мексиканскими булочками.
– С ними поосторожнее, – говорит девушка, тыкая в свою бирюзовым ногтем. – Я чуть зуб не сломала.
Я стучу по ней, и звучит она как полое бревно.
– Я едал и похуже.
– У тебя что, профессия как-то связана с экстремальной едой?
– Что-то вроде.
– Ты откуда? – Но она тут же взмахивает рукой. – Нет, погоди, дай отгадаю. Скажи что-нибудь еще.
– Что-нибудь еще.
Она постукивает пальцем по виску, потом щелкает пальцами.
– Голландец.
– Хороший слух.
– Хотя акцент совсем слабый.
– Очень хороший слух. Я с детства говорю по-английски.
– Ты жил в Англии?
– Нет, просто мама не хотела говорить на голландском, считая, что он слишком похож на немецкий, поэтому дома общались на английском.
Девушка смотрит на экран лежащего на столе телефона.
– Полагаю, история интересная, но, боюсь, придется ей остаться тайной. – Она выдерживает паузу. – Я уже на день опаздываю.
– Куда?
– В Мериду. Я должна была быть там вчера, но у меня сломалась тачка, ну а потом посыпались просто комические ошибки. А ты? Куда направляешься?
Теперь я делаю паузу.
– В Мериду, если подбросишь.
– Интересно, что разозлит Дэвида больше – что я еду одна или с незнакомцем.
– Уиллем. – Я протягиваю руку. – Все, я больше не незнакомец.
Она косо смотрит на мою вытянутую руку.
– Этого мало.
– Извини. Уиллем де Рюйтер. – Я лезу в рюкзак, достаю свой новый упругий паспорт и подаю ей. – Вот удостоверение личности.
Она листает.
– Хорошая фотка, Уиллем. А я Кейт. Кейт Рёблинг. Я тебе свой паспорт не покажу, потому что меня сфотографировали неудачно. Так что тебе придется поверить мне на слово.
Она улыбается и протягивает мне паспорт обратно.
– Ну ладно, Уиллем де Рюйтер, экстремальный едок-путешественник. Гараж только что открылся, и я иду за машиной. Если она готова, я выдвигаюсь через полчаса. Успеешь собрать вещи?
Я показываю лежащий на полу рюкзак.
– У меня вещи всегда собраны.
* * *
Кейт заезжает за мной на трещащем по швам джипе «Фольксваген», обивка на сиденьях разодрана, поролон торчит.
– Это называется готова? – спрашиваю я, забираясь на сиденье.
– Это лишь косметический дефект. Ты бы ее раньше видел. Глушитель отваливался, реально просто волочился за машиной и искрил. Из-за моей малышки чуть все джунгли не сгорели. Не обижайся. Кто у меня красавица? – Она поглаживает приборную панель и поворачивается ко мне. – Будь с ней вежлив. А то не поедет.
Я делаю вид, что приподнимаю шляпу.
– Прошу прощения.
– Нет, вообще тачка отличная. Внешность, знаешь ли, бывает крайне обманчива. – Мотор с ревом заводится.
– Да уж, я заметил.
– Слава богу, а то я бы работу потеряла.
– Банки грабишь?
– Ха! Актриса.
– Правда?
– А что? Ты тоже из наших?
– Не совсем.
Кейт вскидывает бровь.
– «Не совсем»? Это все равно что говорить «немного беременна». Либо да, либо нет.
– Ну, например, я раньше этим занимался, но несерьезно, а теперь уже нет.
– Ой, пришлось устроиться на «нормальную работу»? – с сочувствием спрашивает Кейт.
– Нет. Нормальной работы у меня тоже нет.
– Так ты просто путешественник со склонностью к экстремальному питанию?
– Типа того.
– Интересная жизнь.
– Более-менее. – Машина попадает в выбоину так, что мой желудок буквально подпрыгивает к потолку, а потом так же резко падает на пол. – И где именно ты играешь? – спрашиваю я, вновь обретя равновесие.
– Я – один из основателей и художник-постановщик небольшого нью-йоркского театра, «Гвалт» называется. Мы ставим спектакли, а еще проводим образовательные программы.
– Да уж, ничего особенного.
– Да, прикинь? У меня таких амбиций и не было, но мы с друзьями переехали в Нью-Йорк, ролей, которые хотели, нам не дали, поэтому мы открыли собственную компанию, а она давай развиваться. Мы ставим пьесы, преподаем, теперь у нас за рубежом стали появляться филиалы. Ради этого я и приехала сюда. В Мериде у нас будет мастер-класс по Шекспиру в сотрудничестве с Независимым университетом Юкатана.
– Ты преподаешь Шекспира на испанском?
– Ну, я лично – нет, я и двух слов по-испански не свяжу. Я буду работать с теми, кто разговаривает по-английски. Дэвид, мой жених, знает испанский. Забавно, даже когда я смотрю шекспировские пьесы на другом языке, я все равно понимаю, что происходит, в каком они месте. Может, потому, что я их настолько хорошо знаю. Или потому, что Шекспир за пределами языка.
Я киваю.
– Я впервые играл в шекспировской пьесе на французском.
Кейт поворачивается ко мне. Глаза у нее зеленые, яркого оттенка, как осенние яблоки, а переносица усыпана конопушками.
– Значит, ты играл Шекспира? Да еще и на французском?
– Больше все же на английском, естественно.
– Ах, естественно. – Она смолкает. – Для не совсем актера довольно неплохо.
– Не факт, что у меня хорошо выходило.
