Она смеется.
– Я уверена, что хорошо.
– Правда?
– Ага. У меня на это интуиция, как у Супермена. – Кейт достает пачку жвачки, берет пластинку и предлагает мне. На вкус она как тальк с кокосами, в животе у меня еще урчит, а это не нравится ему больше. Я выплевываю.
– Мерзость, да? К ней почему-то так привыкаешь. – Она берет себе еще одну пластинку. – И как так вышло, что голландец играл в шекспировской пьесе на французском языке?
– Я путешествовал. Деньги кончились. Это было в Лионе. Там я познакомился с ребятами из труппы «Партизан Уилл». Они в основном ставили его на английском, но режиссер там слегка… эксцентричная, и она решила, что мы сможем обойти другие уличные выступления, давая Шекспира на местном языке. Она набрала народ, кто смог бы сыграть «Много шума из ничего» на французском, но Клаудио познакомился с каким-то норвежцем и сбежал; все остальные уже и так взяли по две роли, так что им нужен был хоть кто-то, кто знает французский. Я знал.
– А до этого ты Шекспира не играл?
– Вообще ничего не играл. Я путешествовал с труппой акробатов, я не шутил, когда я сказал, что так сложилось «случайно».
– Но после этого же ты играл в других пьесах?
– Да, «Много шума» провалилась, но Тор поняла это только с четвертого раза. Потом мы переключились обратно на английский, и я остался в труппе. Деньги были достойные.
– Ах, так значит ты из этих. Играешь Шекспира только ради денег, – прикалывается она. – Шлюха.
Я смеюсь.
– Ну а еще что за пьесы?
– «Ромео и Джульетта», естественно. «Сон в летнюю ночь». «Все хорошо, что хорошо кончается». «Двенадцатая ночь». Все любимицы толпы.
– Обожаю «Двенадцатую ночь»; мы как раз обсуждаем возможность поставить ее в следующем году, когда время освободится. У нас недавно закончился двухлетний прокат «Цимбелина» в театрах Офф-Бродвея, теперь ездим с ним по другим городам. Знаешь эту пьесу?
– Я слышал о ней, но не видел.
– Она милая, такая смешная и романтическая, там много музыки. Ну, у нас, по крайней мере.
– У нас было так же. В «Двенадцатой ночи» играл целый оркестр барабанщиков.
Кейт бросает на меня взгляд искоса.
– У нас?
– У них. У «Партизана Уилла».
– Похоже, шлюшка влюбилась в своего сутенера.
– Нет. Я не влюбляюсь.
– Но скучаешь?
Я качаю головой.
– Теперь у меня другая жизнь.
– Вижу уж, – какое-то время мы едем молча. – И часто у тебя так? Другая жизнь?
– Наверное. Я просто много путешествую.
Кейт настукивает какой-то слышный только ей ритм по рулю.
– Или наоборот, много путешествуешь, поскольку это позволяет тебе бросить старое.
– Может, и так.
Она снова смолкает.
– И сейчас ты тоже стараешься что-то забыть? Это привело тебя в огромный город Вальядолид?
– Нет. Туда меня привел попутный ветер.
– Что? Как полиэтиленовый пакет?
– Я предпочитаю думать, что я корабль. Парусник.
– Но ведь парусниками ветер не управляет. Это просто энергия. Тут есть разница.
Я смотрю в окно. Со всех сторон джунгли. Я снова перевожу взгляд на свою попутчицу.
– А можно убежать от чего-то, когда не уверен, что это вообще было?
– Можно бежать от чего угодно, – отвечает она. – Хотя, похоже, у тебя все действительно запутано.
– Да, – соглашаюсь я, – запутано.
Кейт не отвечает, и молчание растягивается, мерцая, как лежащая перед нами дорога.
– Да и долго рассказывать, – добавляю я.
– Нам и ехать долго, – отвечает она.
Есть в Кейт что-то такое, что напоминает мне Лулу. Может, дело в том, что она тоже американка, или в том, как мы встретились – во время путешествия, за завтраком.
А еще мы с ней расстанемся через несколько часов и не увидимся больше никогда. Терять мне нечего, поэтому я рассказываю Кейт всю историю того дня, правда, не так, как рассказывал Брудье и пацанам. Тор всегда повторяла, что выступать нужно перед определенной аудиторией. Может, поэтому я говорю ей даже о том, чего не сказал – просто не смог – доверить ребятам.
– Она меня как будто бы поняла, – говорю я. – Прямо с ходу.
– Как это?
Я рассказываю о том, как Лулу подумала, что я ее бросил в поезде, когда задержался в кафе. Как она истерически засмеялась, а потом, ни с того ни с сего – я еще поразился ее честности – поделилась опасениями, что я сошел с поезда.
– А ты собирался? – У Кейт прямо глаза на лоб полезли.
– Нет, нет, конечно, – отвечаю я. Это правда, но мне до сих пор стыдно думать о том, что я планировал сделать потом.
– Так как именно она тебя разгадала?
– Она сказала, что не понимает, как я мог пригласить ее в Париж без какой-либо задней мысли.
Кейт смеется.
– Не думаю, что твое желание переспать с симпатичной девчонкой можно считать задней мыслью.
Я, естественно, хотел с ней переспать.
– У меня был другой скрытый мотив. Я предложил ей поехать в Париж, потому что не хотел возвращаться в Голландию.
– Почему?
У меня снова становится плохо с животом. Брама больше нет. Яэль практически тоже. Хаусбот – распишусь, и тоже не будет. Я выдавливаю улыбку.
– Эта история куда длиннее, а я еще ту не закончил.
Я пересказываю историю про двойное счастье, услышанную от Лулу. Про китайского парнишку, который шел сдавать важный экзамен, а по пути заболел. О нем позаботился какой-то врач с гор. Его дочь сказала ему часть какого-то непонятного стихотворения, а потом, после успешного ответа на экзамене, император тоже произнес какие-то странные строки. Тогда парень понял, что это части одного и того же стихотворения и повторил их. Император возрадовался и дал ему работу, а он вернулся и женился на той девчонке. Получилось двойное счастье.
«Зеленые деревья стоят под весенним дождем так близко к небу, а небо над ними так мрачно. Красные цветы покрывают землю от края до края так, как будто вся земля окрашивается в красный цвет после поцелуя». Такое там было стихотворение. Когда Лулу рассказала мне эту легенду, она сразу показалась мне знакомой, но раньше я ее не слышал. Неизвестная, но знакомая. К этому времени у меня было такое же впечатление и о Лулу.
Я рассказываю Кейт и о том, как Лулу спросила, кто обо мне заботится – как будто и так знала ответ, – а потом позаботилась сама. Она защитила меня от скинхедов. Бросила книжку. Это их отвлекло, и нам удалось сбежать, но ее поранили. Даже сейчас, несколько месяцев спустя, когда я вспоминаю порез на ее шее от брошенной бутылки, мне становится плохо. И стыдно. Но в этом я Кейт не признаюсь.
