Рискнули даже продемонстрировать Марине фотографию Веры. Рассматривая снимок, Марина нахмурилась и сказала, что у нее такое впечатление, что она где-то уже видела эту женщину. И что она ассоциируется у нее с какой-то маленькой комнатой, в углу которой стоит большая пальма. В доме Караваева такой пальмы нет. И кто знает, из какого пыльного уголка памяти была извлечена эта смутная и явно неправдоподобная картинка.
И вот теперь они едут в интернат. Поможет ли ей эта поездка? Узнает ли она что-нибудь или кого-нибудь, вспомнит ли свое прошлое, за которым, даст бог, потянется и придет в настоящее.
Несмотря на то что Веру она так и не вспомнила, однако жалела Караваева, который так и остался для нее «настоящим» отцом, и грустила по поводу смерти его жены. Максим рассказывал Зое и Вику о том, насколько неравнодушна Марина к этой теме, как переживает, строит различные предположения, кто и за то мог зарезать молодую женщину. Подолгу смотрит на ее фотографию, думает о чем-то своем. А потом плачет и говорит, что голова ее наполовину умерла, что мозг атрофировался, раз она ничего не помнит.
Из этого тяжелого состояния ее легко выводил Тихий, который приезжал к ней часто, увозил к себе за город, где они подолгу оставались вдвоем, вместе готовили еду, пекли яблоки, читали вслух, грелись возле камина, прогуливались, когда погода позволяла. Максим переживал, несмотря на то что полностью доверял Тихому. Понимал, что между молодыми людьми возникло настоящее чувство, что дело идет к свадьбе.
«Ну и что, — говорил он Зое и Вику, когда они оставались втроем и Марина не могла их слышать, — что она ничего не помнит. Зато у нее есть Саша, которого она любит. И кто знает, может, ее онемевшая память бережет ее от потрясений. Что, если она вспомнит, кто ее собирался убить, и испытает новый шок?»
Хотя все отлично понимали, что, пока полиция не узнает имя преступника, пытавшегося убить Марину, ей будет грозить опасность. Поэтому ее продолжали усиленно охранять, никуда не пускали одну, не сводили с нее глаз.
…Базарчик снесли, на его месте построили торговый павильон.
Зоя, увидев это из окна машины, расстроилась.
— Знаете, я бы тоже ничего здесь не узнала… Все изменилось, все по-другому… Вот здесь, к примеру, Марина, и находился этот маленький прилавок, где женщина продавала творог…
Дождь стих, все вышли из машины и теперь стояли напротив ворот, ведущих на территорию интерната. За высоким каменным забором стояло трехэтажное здание с колоннами, наполовину скрытое черными пирамидальными тополями. Перед воротами был разбит небольшой сквер с голыми сиреневыми кустами, разрезанный узкими асфальтированными дорожками, а слева от него — торговый павильон, серое, похожее на миниатюрный куполообразный цирк строение, куда то и дело входили и откуда выходили люди.
— Кажется, я вспомнила ее… Эту женщину, которая продавала творог! — воскликнула Марина. — Я вспомнила это еще в больнице, где в палате запахло творогом. У этой женщины было полное такое розовощекое лицо, а творог она укладывала на белую маленькую салфетку или скатерть, вышитую красными нитками.
— Супер! — воскликнул Вик.
Он последние дни находился в странном состоянии, похожем на волшебный сон. Как-то на днях случилось нечто, что развеяло все его сомнения насчет отношения к нему Зои. Долгие ее взгляды, легкие прикосновения рук, какие-то слова, которые она роняла как бы случайно, розовость щек, блеск глаз…
Оставшись в ее доме ночевать, он устроился в гостиной на широком диване перед камином, Зоя же легла в своей спальне. И вот в полночь они, подталкиваемые любовью и нежностью, двинулись навстречу друг другу. Она, закутанная в шаль, вышла из спальни и столкнулась на пороге с призраком трепещущего, сжигаемого страстью Вика…
Вспоминая эту ночь и все те безумства, что они себе, скованные прежде условностями и сомнениями, позволили, оба начинали пылать и испытывать потребность прикоснуться друг к другу.
— Ну вот, ты кое-что и вспомнила! — улыбнулась счастливая своей тайной жизнью Зоя, радуясь, однако, и за подругу.
— Не знаю… — Марина, обнимая себя руками и словно пытаясь таким образом спастись от внутреннего холода, озноба, жадно впитывала в себя серый, затуманенный больной памятью городской пейзаж. — Не знаю, что из этого выйдет. Может, мне и, правда, не стоит ничего вспоминать? Что-то как-то страшновато стало…
— Не бойся. Мы же с тобой, — приобнял ее Тихий. — Все будет хорошо.
— Я понимаю… Но была ли я такой хорошей? Я хочу сказать, может, я сама что натворила, раз меня хотят убить… Ведь убить, понимаете?
— Марина, дорогая, тебя могли попытаться убить случайно, — сказала Зоя, которая в душе разделяла опасения и страхи подруги.
— Зоя, ты сама-то веришь в то, что говоришь? — вздохнула Марина.
— Не знаю… — призналась Зоя. — Но все равно, память надо оживить. Если ты вспомнишь всю свою жизнь, то тогда наверняка вспомнишь и своего, как бы это помягче выразиться…
— …убийцу! — воскликнула Марина. — Ладно, куда пойдем? В интернат?
Интернат представлял собой два корпуса — жилой и учебный. Жилой, тот, что с колоннами, закрывал собой расположенный сзади него, через спортивную площадку, учебный корпус, где шли занятия.
Зоя с Виком разыскали своих учителей, те, увидев своих бывших воспитанников, радовались, плакали, обнимали всех троих. Марина же, глядя на них, лишь хлопала глазами, силясь вспомнить хотя бы одно лицо, понять, кто они такие и какую роль играли в ее жизни. Любила ли она их, а они — ее. Тихий крепко держал Марину за руку.
Ее завели в столовую — самое приятное место, по словам Вика. Но ни вид накрытых столов, ни характерный запах горячей еды и свеженарезанного хлеба — ничего не помогло Марине вспомнить свою интернатовскую жизнь.
Всю дорогу обратно она плакала. Вместе с ней вдруг расплакалась и Зоя.
— Послушайте, хватит уже сырость разводить, — сказал Тихий. — Ну не вспомнила сейчас, сколько времени-то прошло? Вспомнит потом. Да и вообще, кто сказал, что именно эти воспоминания будут для нее приятны? Интернат — это все-таки не семья.
— Ну, не скажи, — заметил Вик. — Это для вас, для нормальных, семейных детей, интернат кажется чужим, а для нас — это и есть семья. Какая-никакая, но все равно семья.
Позвонил Максим, сказал, что ждет их к обеду. Что приготовил картофельные оладьи. Попросил купить по дороге сметану.
Ближе к дому слезы высохли. Марина успокоилась.
— Да, жаль, конечно, что ты нас с Виком так и не вспомнила, — вдруг сказала Зоя, вытирая платком и свои слезы. — А то бы знала, как сложилась после интерната моя жизнь, вспомнила бы моего Семена… Он ведь у меня погиб, я тебе рассказывала… Да и про Вика бы все вспомнила… Я к чему все это веду-то? — Лицо Зои вдруг просветлело, глаза загорелись. Она, сидя за спиной Марины, обняла ее за шею, зарылась лицом в ее волосы. — Марина, а ведь мы с Виком приняли решение жить вместе.
