Толстяк дернулся и с удивлением воззрился на неизвестного:
— Вам чего?
— Капитан Яковлев, — и Андрей отработанным жестом продемонстрировал удостоверение. — Вы, случайно не учились с неким Василием?
— Чего? — Синяев перевел обескураженный взгляд на Мамонова: — Николай Александрович, что тут про…
Мамонов ободряюще ему улыбнулся:
— Толя, помнишь, учился у нас один блестящий товарищ, ушел еще с третьего курса?
— Бакрин, что ли? — насупился Синяев. — Так я и не учился с ним. В смысле — я раньше поступил, а он…
— Бакрин! Точно! Как я мог забыть! — Мамонов засиял, что твой царский золотой, и повернулся к Андрею: — Это он. Человек, которого вы ищете!
— Отлично, — сказал Андрей скорее себе, чем Мамонову, и, не обращая внимания на насупившегося Синяева, пожал профессорскую руку и исчез за дверью.
Маша
— Бинго! — Андреева физиономия лучилась довольством, и Маша, даже не зная еще, в чем, собственно, дело, не могла не улыбнуться в ответ. — Я, похоже, нашел нашего убийцу!
И Андрей, эдак гордо — ни дать ни взять шериф и усмиритель ковбоев, сел на край стола и победно поглядел на Машу.
— Ого! Поздравляю!
— Зовут Василий Бакрин, чуть больше сорока, гениальный художник, вынужденный, из экономических соображений, уйти из искусства, чтобы помогать больной матери и тетке — то есть заметь — налицо юношеская травма. Нелюдимый, с плохим характером. Ну что, — он поднял брови, — похож на нашего персонажа?
— Похож. — Маше очень хотелось его расцеловать — и за результаты, и за чистую, без примесей, стопроцентную радость, исходящую от него искрящейся волной. — Еще как похож!
— В архиве он документы подчистил — что само по себе показательно, но мы дадим на него запрос по нашим каналам, — заявил Андрей, спрыгнув со стола. — А у тебя что нового? — И он летящим движением — чтобы никто не заметил — погладил ее по щеке.
Маша подняла на него глаза, пожала плечами:
— Ну что может сравниться с Матильдой моей! Это я, если что, о тебе… — подмигнула она. — К слову — за этой блестящей идеей, связанной с поиском студентов в художественных вузах, совсем забыла тебе рассказать, как сходила в Пушкинку.
— Это когда решила «приглядеться»?
— Да. Я присмотрелась.
— И как?
— Увидела натюрморт…
— Ого! Прям вот так? В музее? — поддразнил ее Андрей. — Неожиданно.
— Ничего особенного на самом деле, — сникла Маша. — Итальянский, автор неизвестен. Такое хорошего качества полотно. Не шедевр, — Маша повела плечом. — Но на нем присутствует скрипка, и висит он напротив единственной в Пушкинке работы Энгра. Будто отражение, второй лик художника, понимаешь?
Андрей нахмурился:
— Не вижу связи.
— Просто Энгр, как гласит его биография, был еще и отличным скрипачом.
— И..?
— И ничего, — раздраженно отмахнулась Маша. — Глупости! Укол бессмысленной женской интуиции.
— Хорошо сформулировала, — подмигнул ей в свою очередь Андрей и сел к компьютеру.
* * *
Лев Александрович являлся замдиректора одного из крупнейших музеев. Но до того, как занять эту в высшей степени почетную, но административную должность, он был искусствоведом, и высокого полета, а также проявил себя мастером атрибуций, способным к искусствоведческим прозрениям. И вот чувство досады после ухода барышни с Петровки (вполне интеллигентной, покашливал одобрительно он у себя в кабинете — даже удивительно!) не давало ему покоя. Что-то и правда не так с этим качественным, но абсолютно не выдающимся натюрмортом со скрипкой. Но что? В конце концов, уговорил он себя к вечеру понедельника, никто не мешает ему посвятить некоторое время успокоению собственных нервов. Воспримем сие как старческое чудачество — да, старческое, уже пора перестать кокетничать!
И Лев Александрович решительно спустился в архив, где запросил досье на картину, папку с историей покупки, реставрациями, списком вывозных и внутренних, музейных, выставок. Из папки выпала черно-белая фотография: любая картина в собрании имеет такое «паспортное фото». Многие карточки датировались 30–40-ми годами ХХ века, еще до появления цветной фотографии. Лев Александрович поправил птичьим жестом очки на хрящеватом носу и внимательно просмотрел снимки.
И вдруг охнул и стал нащупывать за спиной стул. А нащупав, упал на него, не отрывая взгляда от фото.
— Откуда? — шептал он пересохшими губами. — Но она-то? Откуда?
Маша
Маша стояла у окошка справочной и переступала с ноги на ногу. Вся эта волшебная для сыщика история, рассказанная Андреем, мгновенное попадание в яблочко, когда в наипервейшем художественном вузе страны с первого раза они выходят на человека, узнавшего стиль Копииста и — о чудо! — еще и помнящего его по имени, ее несколько смущала. Да, Андрей смеялся над ней вчера, говорил, что она, как деревенская плакальщица, — вечно ждет дурных вестей, а ведь сыщицкая удача, она, родимая, тоже существует! Да, Бакрин выкрал документы из студенческого личного дела, но этим сам себя и выдал. Что им с этого дела, если у них есть фамилия?
И в наказание — или в назидание, отвлекшись на другие дела, Андрей отправил ее добывать информацию про Бакрина. И не то чтобы Маша не верила в сыщицкую удачу — куда там, как можно! — такое святотатство! Однако ей всегда казалось, что ради таинственного золотого блеска сыщицкой удачи нужно намыть столько серого бессмысленного песка. Но Маша решительно отбросила скептицизм прочь: иногда, наставительно сказала она себе, удача приходит на халяву, как единственный выученный билет, что достается студенту-лентяю, и тогда…
— Помер ваш Бакрин, — положила перед ней официальный бланк работница справочной, вытерев тыльной стороной ладони покрасневший от бесконечного ОРЗ нос.
— Что? — не поняла Маша, уже примерявшая к ладони тот самый самородок сыщицкого везения.
Тетка посмотрела на нее неодобрительно, взяла бланк:
— Так… Бакрин, Василий Леонидович… Скончался в 1993 году.
— Не понимаю… — нахмурилась Маша.
— А чего тут непонятного? — Тетка, руки в боки, смотрела на нее уже возмущенно. — Бакрин один, если вам Василий. И он скончался. Вам справка нужна?
Маша ошарашенно кивнула, чувствуя, как самородок обернулся ускользающим сквозь пальцы обмылком.
— Да, выпишите, пожалуйста. Меня еще интересуют мать Бакрина и тетка. Последняя, возможно, жила с ними вместе.
Работница справочной выдохнула в явном раздражении:
— А сразу не могли дать все фамилии? — И застучала клавишами. — Так… Мать умерла двумя годами раньше. Тетка… Есть такая: Екатерина Тимофеевна. Эта жива. Проживает… В доме инвалидов.
