— Я понимаю, я тебе не подхожу, — сказала она, опустив голову и обливаясь слезами, когда Андрей, наконец, нашел в себе смелость объявить, что им не стоит больше видеться. — Ну хочешь, я буду книжки читать? — спросила она с надеждой.
— Не хочу, — Андрей страдальчески поморщился. — Правда. Давай расстанемся друзьями, а?
И потом она снова рыдала, а он сидел в другом конце комнаты и запрещал себе приближаться — утешать, потому что боялся: она выиграет этот тур и снова начнет играть с ним в любовь. Она сама подошла к нему, шмыгая носом, попыталась расстегнуть ему рубашку, но Андрей отстранил дрожащую руку и, не отпуская ее ладони, как ребенка повел домой.
Довел до хибары, сам постучался и сдал, зареванную, из рук в руки матери: уставшей от убогого быта женщине с непроницаемым лицом. После чего скрывался у Хмельченко на квартире недели две. А когда вернулся на дачку, увидел на крыльце несколько тарелок с заплесневелой едой. Он выбросил тошнотворно пахнущие останки каких-то голубцов и рыбы под майонезом и оставил тарелки где-то под забором на участке, не решившись даже их занести в дом: как будто каким-то мистическим образом она могла последовать за своей посудой. Трус. Мелкий подлец.
— Как она оказалась в Москве? — спросила Маша, и он порадовался, что не видит ее лица.
— Я не знаю.
— Она потом не появлялась?
— Нет.
— Ясно.
И больше ничего не добавила. Он подъехал прямо к подъезду.
Маша потянулась назад за сумкой и замерла на секунду, перед тем как открыть дверь. Андрей, глядя вниз на ее руки, обхватившие сумку, потянулся в ее сторону. Но Маша отклонилась: молча и, как показалось ему, брезгливо. Вышла из машины, тихо хлопнула дверцей и исчезла в своем подъезде.
Андрей тронулся с места и подумал — впервые, с тех пор как опознал Свету Столоб в одной из похищенных одалисок: а если бы он не расстался с ней тогда? Была бы она сейчас прикована в богом забытой конуре в компании с убийцей? И ответил себе: конечно, нет. Ждала бы своего героя вечерами на дачке, читая в ожидании любовные романы и пекла бы свои пирожки. Он знал, что маньяк заманил эту девочку не возможностью написания некоего шедевра с ее участием. Нет, он заманил ее обещанием любви, которую он, Андрей, отказался с ней разделить.
Маша
Маша поднималась по лестнице, шатаясь от усталости. Усталости, вызванной этим тяжелым днем и признаниями Андрея.
«Он использовал эту бедную девочку, — подумала она. — А когда надоело, выкинул. И теперь ее в любой момент могут выкинуть окончательно, как мусор, где-нибудь в подмосковном лесу». А если бы у Андрея с Машей не начался тогда роман? И ему опять захотелось бы горячей еды и удовлетворения прочих своих потребностей этим летом? Вернулась бы к нему Света? «Да, — ответила она себе. — Конечно». Получается, что она, Маша, тоже каким-то образом повинна в ее исчезновении и, возможно, в будущей гибели. «Но, — возразила себе она, медленно снимая пальто, — если бы у меня с Андреем не случился роман, вряд ли я сама была бы сейчас жива, разве нет?»
Она заварила себе чай и медленно его пила, не зажигая света на кухне, глядя на прямоугольники чужих окон в домах напротив. Как он мог все от нее скрыть? На что надеялся?! Это была важная информация, неужели интересы следствия… — начала она возмущенную мысль и запнулась. Она мало задумывалась о любовно-авантюрном прошлом Андрея. А ведь он старше ее — на целых шесть лет. И Света, наверное, не единственная. Эту мысль она начала думать еще в машине. И была очень рада, что он не мог видеть ее лица — не возмущенного, не сострадающего неизвестной Свете, а замершего перед неприятным открытием: ее Андрей стал «ее» совсем недавно. А до этого… Были женщины, которые умели готовить (Маша мрачнела) и опыт имели — не чета ей, синему чулку, анахоретке. Маша отодвинула от себя остывший чай. Она пойдет под душ. И не будет думать сегодня о личной жизни Андрея, в которой ее не было. Уж лучше о маньяках, чем об этом.
* * *
Маша расчесала волосы после душа перед запотевшим зеркалом. Оттуда на нее смотрела испуганная девочка.
«О каких глупостях я думаю! — подумалось ей. — Ведь он убьет их, убьет их всех. Осталось очень мало времени». Маше на секунду показалось среди пара, окутавшего ее плотным коконом, что она и сама — одна из героинь «Турецких бань»: с чисто промытыми волосами и кожей, дышащей жаркой влагой. Ей стало трудно дышать, и она распахнула дверь ванной, впустив холодную отрезвляющую струю воздуха из коридора.
Вошла в свою комнату, медленно размотала тюрбан из полотенца на влажных волосах, остановившись перед репродукцией. «Нельзя сдаваться», — сказала себе она. Их еще две, и они где-то там, в его логове, ждут помощи! Ее помощи. Произошло новое убийство. У них появятся новые зацепки. Ей надо верить в то, что она успеет. Иначе она предаст этих двух, все еще живых. И Маша, взяв карандаш, вычеркнула, сглотнув, еще одну, сидящую спиной, одалиску на репродукции. Вгляделась в два оставшихся девичьих лица, остановившись взглядом на той, которую должна была воплотить Света, и подумала вдруг: «А она красива. Не зря Андрей с ней крутил роман». И почувствовала внезапный укол ревности.
Быстро забралась в ледяную постель. Ей, несмотря ни на что, захотелось к Андрею! Жить и спать рядом с ним. Только теперь к этому желанию подмешивались горечь и обида. «Как он мог! — снова вспомнила Маша и отвернулась к стене, к туркменскому ковру. — Никуда не поеду! Да и мама, — сказала себе она. — Мама, которая уже почти расслабилась по поводу моих нынешних занятий… И которую пока еще рано бросать одну в этой квартире». Маша закрыла глаза и провалилась в сон.
А Наталья открыла дверь, свет из коридора осветил репродукцию на стене и четыре зачеркнутых лица. Некоторое время она молча смотрела на эти лица. А потом тихо прикрыла дверь.
* * *
На следующее утро Андрей с каменным лицом заехал за Машей. Ни он, ни она ни одним словом не упомянули о вчерашнем. Им предстоял визит в морг.
Припарковавшись у кубообразного здания, Андрей повернулся к Маше:
— Уверена, что хочешь туда идти?
Маша упрямо выдвинула подбородок:
— А ты?
— Я — да, — Андрей вылез из машины и первый вошел в здание.
Павел, вечный массовик-затейник среди своих невеселых «клиентов», резко посерьезнел, как только увидел на пороге Машу. Взял ее под локоток, заглянул обеспокоенно в глаза.
— Как ты, касаточка моя? — спросил он так ласково, что у Маши защипало в носу.
— Отлично, — фальшиво улыбнулась она.
— Прямо так и отлично, — не отреагировал на фальшивку Паша, и Маша вдруг вспомнила, что у весельчака-патологоанатома — трое детей. — Ты зачем сюда девочку привез? — зарычал он на Андрея. — Посмотри, она зеленого цвета!
— Паша, перестаньте! — прервала она его. — Все правильно Андрей сделал. До того, как он меня уговорил вновь поработать, я была не зеленого, а вообще серого колора. Так что будем считать: зеленый — это уже в некотором роде прогресс!
