– Николаич! Николаич! – прокричал он в опущенное Крешиным стекло. – Там, там!..
– Да что «там»?! Что стряслось, Семеныч?
– Идем, Николаич. Сейчас сам все увидишь…
– Прошу прощения, Ника Валерьевна. Подождите меня в кабинете. Вас проводят. А я на пять минут, – бросил Крешин уже почти за пределами слышимости.
И обманул, как все мужчины.
Начальственный кабинет поразил меня скромными размерами, хлещущим через край шиком и портретом президента над традиционно кожаным креслом во главе длинного стола. Черная Т-образная столешница, – плод новомодных дизайнерских ухищрений, никак не увязывалась в моем сознании с потертой, где только можно, кресельной обивкой. За сорок минут свободы и одиночества я успела досконально изучить мельчайшие детали интерьера. И даже сосчитать отметины на директорском кресле, прожженные сигаретами крешинских предшественников за сорок последних лет. Двадцать одну насчитала – очко, блин горелый… Интересно, почему он оставил эту рухлядь? Опять любовь к антиквариату? Вот и стеллаж старый не выбросил – приспособил под сувениры и подношения. Не стеллаж, а целая ВДНХ на дому. То есть на производстве.
Поставив недопитую чашку кофе, поднесенную вымуштрованной секретаршей, на облупившуюся от времени полку, я уже собралась по-английски, – не прощаясь, покинуть негостеприимные стены кабинета, когда услышала в приемной возбужденный голос Крешина:
– А я, честно говоря, не надеялся, что дождетесь. Прошу простить мне эту маленькую задержку. Каюсь и обещаю искупить вину.
– Прощаю, – милостиво кивнула я, с любопытством разглядывая его кое-где измазанный пиджак. – Искупайте… Только чем?
– Ну, для начала вот этим. – Бутылка коньяка, извлеченная из огромной сувенирной матрешки, встала на стол рядом с кипой бумаг, монитором и фотографией рыженькой девчушки, весело машущей черным пиратским флажком. А вместо рюмки Крешин протянул мне лабораторную пробирку.
– За удачу, – отчеканил он, как будто давал клятву перед знаменем полка, и единым духом опрокинул пробирку. – В который раз убеждаюсь, что без нее нам полный…!
От неожиданности коньяк перепутал горло, и мне пришлось долго откашливаться – настолько неожиданным было это выражение в устах утонченного любителя японской кухни.
– А я, слава Богу, везучий, – продолжал между тем Крешин, глядя в запределье остановившимися глазами. – Еще две секунды, и меня бы серной кислотой окатило с ног до головы. И на хрена мне тогда все это?..
Крешин так энергично взмахнул руками, что смел со стеллажа сразу несколько сувениров, и те с приглушенным стуком упали на ковер, чтобы тут же утонуть в пятисантиметровом ворсе.
– Вы серьезно? – Я опять едва не подавилась. И, чтобы спрятать смущение, ядовито выдохнула: – Не царское это дело – по цехам шастать…
– Угу. Не царское. Всего лишь директорское… И не смотрите на меня так недоверчиво. Между прочим, почти все мои предшественники усаживались в это кресло только после того, как отишачивали в цеху с десяток лет. Вышли из народа, так сказать… И связи с этим самым народом не теряли. А чем я хуже?
– Хотите показать мне капитализм с человеческим лицом? – не сдавалась я. – Еще скажите, что кабинет свой в подвале устроили, чтобы поближе к земле быть, корней не потерять.
– Ответ не верный, – почти нормальным голосом сказал Крешин. Его уже отпускало. Вот что значит вовремя пропущенная рюмка, даже если это пробирка. – Кабинет директора был здесь всегда. А почему именно здесь… Хотите, покажу маленький фокус?
Не дожидаясь моего согласия, хозяин кабинета заговорщицки улыбнулся и, быстро протянув руку к стеллажу, пробежал пальцами по железной стойке.
Словно в памятных с детства приключенческих фильмах, стеллаж бесшумно двинулся в сторону, открывая черный прямоугольник потайного хода.
– Я его совершенно случайно обнаружил, – с неизменной улыбкой глядя на мое вытянувшееся лицо, проинформировал олигарх. – Когда только-только бразды правления принял. Потом потихоньку выяснил, что на комбинате о потайном ходе никто ничего не знает. Так что это – моя маленькая тайна. Впрочем, теперь и ваша. Не выдадите?
– Что б мне всю жизнь в туфлях без каблуков ходить, – уверила я, наблюдая, как круг света от фонарика-брелока, извлеченного из директорского кармана, освещает бетонные стены. Тяжелое чувство нехорошо толкнулось внутри. Что ж, я имела полное право недолюбливать каменные мешки. Слишком свежа в памяти была бетонная яма, в которой…
– А что там, на другой стороне? – Я с опаской двинулась следом за Крешиным, то и дело оборачиваясь на оставшийся за спиной светлый проем. Как будто опасалась, что он исчезнет.
Ну, вот! Накаркала… С тихим скрипом кусок стены начал возвращаться в исходное положение, отрезая меня, и ничего не замечающего Крешина, от остального мира. Что-то оборвалось во мне, заставляя рвануть наперегонки с дверью-стеной. Понадобилось всего четыре скачка, чтобы оказаться совсем рядом с выходом, но только для того, чтобы в явном помрачении рассудка просунуть руку в стремительно сужающуюся щель, и едва успеть ее выдернуть.
– Да что с вами?! – Раздраженный голос Крешина укоризненно отражался от бетонных стен, замирая в залитом чернильной тьмой коридоре. Я почувствовала, как его руки обхватывают меня поперек туловища, собралась вырваться, и только тогда поняла, что уже целую минуту пытаюсь высадить плечом несокрушимую бетонную преграду. Мама дорогая! Похоже, дурной пример Павла оказался для меня заразительным. Только в отличие от контуженного в Чечне омоновца я приобрела фобию замкнутого пространства.
– Как отсюда выйти?! – Я изо всех сил старалась унять дрожь в голосе, но гнездившийся под сердцем страх просачивался в каждое произнесенное слово и разъедал, как серная кислота. – Что за глупые шутки? Выпустите меня немедленно!
– Ты что, с ума сошла?! Сейчас же прекрати истерику! – Маленький огонек фонарика-брелока впился мне в зрачки. – Успокойся. Что ты себе навоображала? А? Что я тебя сюда завел, чтобы заживо замуровать? Да еще и вместе с собой? Не ожидал от тебя …
В тоне Крешина чувствовалось окончательное разочарование в умственных способностях женского пола.
– Вы можете открыть? – только и смогла выдавить я, передергиваясь от нутряного озноба.
– Конечно, могу!
Пятнышко голубоватого света перестало слепить меня, и переместилось на встроенный в стену железный рычаг, которого я в панике не заметила. Ухватившись за него, Крешин навалился сверху всем весом, и под терзающий уши скрип металлический прут с натугой двинулся вниз. А потом вдруг заупрямился, замер в секундной неподвижности, и под громкое ругательство напрягшегося олигарха обломился в пяти сантиметрах от основания.
– Мама дорогая… – прошептала я, прислоняясь к шершавой стене и покрываясь сакраментальным холодным потом. – Роди меня обратно…
Мы сидели у замуровавшей нас стены, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться в незаметно подкравшемся холоде. Сколько времени прошло с момента нашего пленения оставалось тайной не меньшей, чем тайна «золота партии». Сотовые давным-давно разрядились в тщетных попытках связать нас с внешним миром, ненадолго пережив фонарик-брелок. Чертовы китайские батарейки! И Крешин тоже хорош! Денег, что ли, на японские пожалел, миллионер хренов?..
