– Какая ты красивая. – Его охрипший голос повторил это так, что мне захотелось хоть чем-нибудь прикрыться. Все-таки, лифчик и колготки не слишком эффективная защита от подобных взглядов.
Закрыв глаза, я ждала продолжения. Не место и не время, но ничего другого у нас уже не будет. Поэтому пусть говорит сейчас. Но говорить ему помешали вышедшие из «Нирваны» лакшми. Процедура с закаливанием повторилась в полном объеме. В дополнение я узнала о себе много нового и интересного, а пассаж о радиусе кривизны моих ног развеселил меня даже больше, чем пожелание подцепить лобковый педикулез.
Ничего мне уже не подцепить. Никогда. Даже простуду не успею. Но рассуждать на эти темы с лакшми никакого желания не возникало. Поэтому, гордо промолчав, я дождалась когда им наскучит осыпать меня издевками и весьма чувствительными ударами, и они удалятся восвояси под бессильную ругань Павла.
– Как думаешь, сколько нам еще таких обливаний устроят? – поинтересовался Павел, поднимая глаза к колючему от звездных лучей небу.
– Ни одного, – пробормотала я, хлюпая разбитым носом. – То есть, ни одного, которое мы почувствуем.
– Да, – кивнул он. – По-моему, уже скоро… А до утра еще ой как далеко.
– Почему это тебя волнует?
– Потому что утром здесь начнется маски-шоу, и я очень хочу его посмотреть.
– Какое шоу?
– Маски-шоу, – как маленькой по слогам повторил человек, который, как выяснилось, был его неоднократным участником. – Спецназ в масках придет эту лавочку прикрывать. Я ведь сразу как Эльку на такси отправил, батиным друзьям позвонил. И они поклялись, что к утру смогут все организовать. Раньше не смогут, – они ведь уже в отставке. Жаль, не успеют немного.
– Действительно обидно, – констатировала я. И, вопреки равнодушному тону, рванулась изо всех сил, надеясь неизвестно на что.
– Бесполезно, Ника, – попытался охладить меня Павел, но я молча рвалась из стороны в сторону так, что путы нещадно врезались в тело, делая меня похожей на перетянутую веревочкой колбасу.
– Прекрати, Ника! – увещевал меня Павел, но я не реагировала. Похоже, у меня началась настоящая истерика. И закончилась только тогда, когда боль от врезавшихся веревок добралась до меня сквозь превратившуюся в бесчувственную броню кожу.
Я хватала ртом воздух под тяжелое молчание Павла, и пыталась совладать с собственным инстинктом самосохранения. А он категорически отказывался поверить, что все бесполезно и ничего придумать нельзя. Думай, Ника. Думай! Я еще раз глубоко вдохнула колючий воздух, чтобы унять бухающее сердце. Эмоциональный всплеск не прошел даром. Нельзя сказать, что после активного извивания у столба я совсем согрелась, но все же кровь и мысли потекли куда живее. Что-то мелькнуло у меня в голове. Согрелась… Не будь этих проклятых веревок, уж я бы знала, как дотянуть до утра. До седьмого пота себя загоняла, но согрелась бы. А если ни рукой, ни ногой как следует не двинуть? И все-таки способ выжить был. И был где-то рядом. Я определенно что-то такое слышала…
– Слушай, Ника, – Павел попытался хоть как-то отвлечь меня от похоронных мыслей, – как ты думаешь, сколько товарищ гуру сдирает за райский кайф с этих монахов в красных рясах?
– Они не монахи, – автоматически ответила я. – Они послушники.
– А по мне один хрен, что послушники, что монахи…
– Точно, монахи! – радостно возопила я, заставив Челнокова сомневаться в моей адекватности. – Пашенька, миленький, ты только не смейся надо мной, а послушай. На Тибете есть один обряд. Чтобы стать монахом, послушник должен доказать что достоин, и выдержать разные испытания. Одно из них такое: его уводят в горы, туда, где начинаются ледники, и заворачивают в мокрую накидку. Если он усвоил все, чему его учили, то он не только должен остаться в живых, но и высушить теплом своего тела несколько мокрых накидок. Понимаешь? Если кто-то может, значит, сможем и мы!
– Ника, успокойся, – Павел попытался вернуть меня с небес на землю. – Я знаю, каково тебе сейчас, но не строй воздушных замков. Они учатся этому много лет. Тренируются круглые сутки. А ты говоришь: мы сможем…
– Сможем, Пашенька. Сможем! – я, словно глухарь, токовала свое. – Мне один человек рассказал, правда, немножко… э-э-э… продвинутый, что все это проще простого. Нужно только очень захотеть.
– Конечно, – улыбнулся в ответ Павел. – Если очень захотеть, можно в космос полететь. Вот мы и полетим с тобой, Ника. И уже очень скоро…
– Паша, миленький, я тебя прошу, давай попробуем. Он мне все объяснил. Ничего сложного. Все равно ведь хуже не будет.
– Что-то лень мне пробовать, – покачал головой самый упертый в мире тип. – Предпочитаю помирать спокойно, без трепыхания.
– Паша, ну я тебя прошу! – Кажется, я всхлипнула. – Давай попробуем. Сделай мне подарок, а?
– Подарок… Еще скажи, свадебный… Хотя… Давай договоримся так, знаток тибетских обрядов. Я готов пойти на компромисс. И выполню все твои рецепты по высушиванию простыней на морозе. А ты за это… Дашь мне слово, что выйдешь за меня замуж, если они все-таки подействуют.
Я едва не задохнулась от такого нахальства. Это же самый что ни на есть гнусный шантаж! Ну, сейчас я ему все скажу…
– Выйду, Пашенька, честное слово выйду, только сделай все, как я скажу! – почти закричала я. И, сбавив голос, пустилась в объяснения. Благо, и объяснять было особо нечего. Кроме различных примочек, вроде «представьте себе, что внизу живота у вас разгорается яркое пламя, и огненные реки текут по сосудам, согревая ваше тело», существовал главный секрет выживания. Простой и эффективный, как дыхание. Вернее его отсутствие. А если короче, то для того, чтобы согреться, нужно было не дышать. Задерживать дыхание настолько насколько это вообще возможно. Стиснуть зубы и терпеть удушье, до того момента, пока легкие не начнут разрываться от недостатка кислорода. А потом делать один вдох и снова не дышать, и т. д. Задача простая, но никак не легкая.
Мы улыбнулись друг другу, и я уже задержала дыхание, когда Павел напомнил:
– Ты обещала, Ника. И если мы выживем, то я с тебя не слезу, пока не выполнишь обещание.
Я не выдержала и прыснула, настолько двусмысленно это прозвучало. Пришлось еще раз заверить его в нерушимости данного слова. Мама дорогая, и на какие только клятвопреступления не толкает нас осознанная необходимость.
* * *
Когда небо на востоке подернулось серым, над железным забором появился черный шар, с тремя белыми пятнами. Он повернулся из стороны в сторону, и на несколько секунд замер, как будто вглядываясь во что-то.
– Во блин… – прошептали губы спецназовца, обдавая паром края черной маски, пока глаза не отрываясь смотрели на две неподвижные фигуры, которые в восемь рук обливали из ведер матерящиеся хуже сапожников девицы. – А ну-ка, мужики, устроим райскую жизнь этой сволочи! Пошли!!!
* * *
С жалобным теньканьем под лезвием ножа лопнули удерживающие меня веревки, и парень в маске едва успел подхватить мое, бревном повалившееся, тело. Руки и ноги отказывались гнуться, а из гортани вместо слов вылетали какие-то первобытные рыки. Стальное горлышко фляги втиснулось мне в рот, едва не раскрошив зубы, и девяностошестиградусный спирт потек вниз, вынуждая закашляться и зареветь. То есть, зареветь как положено у меня не получилось – все слезы смерзлись ледяным комком где-то под сердцем, и нипочем не желали вытекать на щеки. Пока меня несли до машины, я все пыталась разглядеть, что делают с Павлом. Потому что к этому времени уже не слышала его редких шумных вдохов, и все вырывалась из рук парня в камуфляже. Точнее, мне казалось, что я вырываюсь. На самом деле все мои жалкие потуги напоминали скорее нервную дрожь.