– Евсеев Валерий Павлович? – на всякий случай уточнил у отца возглавлявший опергруппу капитан.
– Совершенно верно.
– Капитан Демиденко. – Рука, лежащая на автомате, привычно извлекла красную корочку. – Вы арестованы.
– Может быть, предъявите постановление за подписью судьи? – Вывернувший из-за отцовской спины Павел Челноков вид имел крайне агрессивный, на что блюстители порядка прореагировали дружным клацаньем затворов.
– Пожалуйста. – Капитан сунул отцу потрепанную бумагу, тут же перехваченную Павлом.
– Это мой адвокат, – спокойно пояснил отец зароптавшему капитану. – Принеси мне пакет с вещами, Марина. Я еще не успел его разобрать.
Не говоря ни слова, мама как сомнамбула пошла в палату.
– Вы не имеете права, – вступился дядя Леня. – Он серьезно болен, и…
– Имеем, – перебил Михеева капитан. – Нет ни одного документа, подтверждающего, что гражданин Евсеев является пациентом диагностического центра. И это – еще одно нарушение, за которое руководству центра придется отчитываться. Так что, следуйте за мной, гражданин Евсеев.
– В чем его обвиняют? – Михеев не сводил с капитана внимательных глаз.
– В покушении на жизнь Виктора Николаевича Крешина.
Немая сцена, последовавшая за этим заявлением, нарушалась только судорожными Наташкиными вздохами.
– Бред какой-то. – Отец озадачено провел ладонью по волосам. – Интересно, каким образом я покушался на его жизнь, если все видели, что его столкнул собственный охранник?
– Вы покушались на его жизнь путем введения под видом лекарства особого отравляющего вещества. Свидетели утверждают, что после падения Крешина с лестницы, вы лично делали ему укол.
– Бред. Я вводил ему лидокаин, чтобы «завести» сердце. Кстати, если я его отравил, почему вы говорите о покушении. Значит, Крешин жив?
– Я не уполномочен вести с вами дискуссию. Все эти вопросы вы обсудите со следователем. Следуйте за мной.
– Постановление оформлено правильно… – Хмурый Павел протянул бумажку отцу. – Я постараюсь вытащить вас под подписку, чего бы это ни стоило. Продержитесь эту ночь.
– Валера!
Мама не забилась в истерике, не упала отцу на грудь, не… Много чего она не сделала. Но серый взгляд перехлестнулся с голубым, и я отвернулась, пряча смущение. Как будто в спальню родительскую ворвалась посреди ночи…
Когда шестеро амбалов уводили отца по коридору, я не могла отделаться от странного ощущения, что все это неправильно. Не несправедливо, а именно неправильно. Как неправильна вся наша жизнь в этой невозможной стране.
Глава девятая
– Долбаная страна! Долбаные законы! Долбаный бардак! Долбаные менты! – заявил Павел, ворвавшись в мой утренний сон, напрочь позабыв о том, что не так давно сам принадлежал к этому славному воинству.
– Что случилось? – Бессонница, лишь под утро разрешившая забыться, вырвалась из меня вместе с душераздирающим зевком.
– Его нет.
– Кого нет?..
– Твоего отца нет. Нигде. Я нигде не мог получить вразумительных ответов, кроме: «знать ничего не знаем», «не поступал», «не привозили». Ни в управлении, ни в СИЗО, об аресте гражданина Евсеева ничего не известно. Судья не помнит, что он вообще вчера подписывал, потому что отмечал свой юбилей, а фамилию капитана производившего арест, вообще никто слыхом не слыхивал. Как будто он с Луны свалился. Нет, они все там как с Луны свалились!
– Паша, – непослушными губами прошептала я, опять погрузившись в пучину предчувствий. – А тебе не кажется это странным?
– Бардак? – Павел уселся на краешек кровати, и до дна осушил стакан, приготовлений для того, чтобы запить горсть положенных мне таблеток. – Нет, не кажется. Вот если бы его не было, тогда – да. Тогда я бы удивился.
– Я не о том. – Предчувствие поднялось к поверхности, и превратилось в вопрос: – Ты ведь в ОМОНе служил. Неужели для того, чтобы арестовать больного человека, не киллера, не рецидивиста, – нужно посылать шестерых вооруженных до зубов парней?
По лицу бывшего омоновца пробежала череда теней; он встал, отошел к окну, и прервал нависшее над нами молчание:
– Ты права, Ника. Ты чертовски права.
* * *
– Где я? – Жмурившийся под слепящим светом мощной лампы Валерий Павлович Евсеев даже не подозревал, что в точности повторил вопрос своего сына. Но сидящий за пределами светового конуса Меранский совпадению не удивился, – этот вопрос постоянно задавали те, кому не посчастливилось сюда попасть.
– Неужели вы думаете, что, если меня вырубили в машине, чтобы скрыть куда повезут, то я ни о чем не догадаюсь? – Евсеев пошевелил скованными за спиной руками, и резким движением головы попытался стряхнуть заливающий глаза пот. – Никакой это не арест.
– Почему вы так решили? – спросил из темноты Анатолий Васильевич, привычно разваливаясь в любимом кресле.
– Потому что я неоднократно хаживал и в УВД, и в наше доблестное ФСБ, но таких коридоров, как здесь, там и в помине не наблюдается. Не знаю, куда вы меня привезли…
– Знаете, Валерий Павлович. – Меранский потянулся за папиросой, но передумал. – Вы прекрасно знаете это место. Некая часть вашей жизни, о которой ваши родные даже не догадывались, прошла именно здесь.
– Ах, вот как? – нахмурился Евсеев. – Значит, я не ошибся, когда уловил в коридоре знакомые запахи. Конечно, вентиляция здесь не в пример той, что была раньше, да и выглядит все совершенно по другому, но… И все-таки я не понимаю, зачем я вам понадобился.
– Сейчас поймете.
Меранский приглушил свет и, подойдя к стене, нажал на невидимую Евсееву кнопку. Часть стены медленно сдвинулась, открывая довольно большое окно. Бывшему главврачу достаточно было четверти взгляда, чтобы опознать в открывшейся стерильно-белой комнате палату интенсивной терапии. И еще какой. Даже в своем центре Валерию Евсееву не доводилось видеть такой сверхсовременной технической начинки. Но не выстроившиеся вдоль стен аппараты и суетящиеся в палате врачи приковали к себе внимание подошедшего к окну Евсеева, а человек, лежащий на кровати под прицелом огромной многоглазой лампы.
– Теперь понимаешь, для чего ты здесь? – Меранский неожиданно сорвался с места, и с силой вжал Евсеева в явно бронированное стекло.
– Что с ним? – Евсеев не сводил взгляда с одутловатого, покрытого бисеринками пота лица Виктора Крешина, почти слившегося с белой наволочкой.
– Это я должен у тебя спросить, Валера! – Меранский рывком повернул Евсеева к себе лицом.
– А ты изменился, Толя, – негромко произнес Евсеев, всмотревшись в расплывающиеся в приглушенном свете черты.
– Чему удивляться? Треть века прошло, с тех пор как я тебя курировал.
